Карфаген должен быть разрушен - читать онлайн книгу. Автор: Ричард Майлз cтр.№ 110

Читатель, конечно, знает: Эней недолго пробудет в Карфагене. Его судьба уже предопределена. Противостоять ей не только невозможно, это означало бы поступиться добродетелью pietas, на которой будет зиждиться склад характера римлянина.

Наконец Юпитер посылает Меркурия, вестника богов, чтобы он уговорил Энея покинуть Карфаген. Осознавая неминуемость судьбы и долг перед богами и будущей родиной, Эней приказывает троянцам отправляться в Италию. После того как Эней тайно отплывает, Вергилий огорошивает аудиторию причитаниями покинутой царицы. Готовясь совершить самоубийство, убитая горем Дидона в то же время произносит проклятия, предвещающие неизбежность возмездия карфагенян:

В этом плаче-заклинании выражена древнейшая подоплека исторической вражды между Карфагеном и Римом. Даже в конце поэмы у богини Юноны, хотя она и признает зарождение нового народа на основе слияния троянцев и латинов, подчеркнуто сохраняется чувство злой обиды за карфагенян .

Поэма Вергилия не только объясняет истоки непреходящей розни между Карфагеном и Римом, обнаруживая их в глубокой древности, но и предваряет возрождение города карфагенян Августом, предпринятое в том числе и ради примирения с прошлым. На самом деле описание восторгов Энея, впервые увидевшего Карфаген, явно рассчитано на то, чтобы взволновать аудиторию Августа:

Растрогать римлян должно было не описание строящегося Карфагена (или тогда просто пунического города), а то, что в нем создавались типично римские институты .

Если город, в строительстве которого поучаствовал и Эней, мог показаться аудитории Вергилия римским, то поведение его героя явно не было таковым. Хотя отъезд Энея из Карфагена и оправдывается ссылками на предназначение, скрытный характер бегства от любимой женщины вряд ли мог понравиться римлянам, поскольку он свидетельствовал о вероломстве человека, а это качество всегда приписывалось карфагенянам. Действительно, римлян должна была смутить малоприятная сцена, в которой покинутая пунийка укоряет основателя римской нации в тех выражениях, которые обычно адресуются карфагенянам:

В страстной, пронизанной страданиями и горечью отповеди, из которой ясно, что красавица пунийка готова наложить на себя руки, она обвиняет троянца в бесчестье и клятвопреступлении. По контрасту Дидона у Вергилия ничем не напоминает двуличную восточную царицу в ранних греческих и римских сочинениях. Хотя Венера первоначально и опасается, что карфагенская царица может насолить сыну, Дидона демонстрирует все те качества, которые (по мнению римлян) несвойственны пунийцам: благочестие, добропорядочность, верность . В Дидоне Вергилия нет и намека на плутовство и криводушие, которыми наделяет Элиссу Тимей. Легендарные эпизоды о краже золота у Пигмалиона и плутовском приобретении земли для будущего царства упоминаются не для иллюстрации пунического коварства, а скорее для того, чтобы оттенить находчивость и смышленость царицы .

Характер взаимоотношений между Дидоной и Энеем в «Энеиде» указывает на невозможность примирения между Карфагеном и Римом. Жестокосердное и коварное отвержение Дидоны Энеем ради исполнения предназначенной судьбой миссии предваряет жестокость имперских амбиций Рима — амбиций, тоже предопределенных богами. Подобно тому как Эней губит Дидону ради исполнения долга, и Рим сокрушит Карфаген во имя империи. Но Эней со временем будет сожалеть о жестоком обращении с карфагенской царицей (когда встретит ее в загробном мире). Таким же образом в «Энеиде» выражается скорбь о необходимом, но достойном сожаления разрушении Карфагена и предугадывается неизбежность его восстановления Августом в качестве города Римской империи. Подрывая вековые стереотипы (и наделяя римскими качествами в большей мере Дидону, а не Энея), Вергилий акцентирует внимание и на неприемлемости этих стереотипов для нового мироустройства Августа, и на возможности превращения карфагенян в хороших римлян. Он предсказывает нам одновременно неизбежность и будущей вражды, и будущего примирения. Подобно новому городу Августа, «Энеида» стала памятником древнему Карфагену как символу войн и разрушений, к которым ведут раздоры, и неизбежности мира.

Если возрождение Карфагена подтверждало стремление режима Августа вернуть в Рим дух согласия и гармонии, то комплекс общественных зданий, возведенный в Лептис-Магне тоже на исходе I века, можно назвать свидетельством неуклонного сближения Рима со своими североафриканскими подданными. Ганнибал, богатый гражданин и бывший главный магистрат Лептис-Магны, построивший эти здания на свои средства, позаботился и о том, чтобы оставить потомкам памятные письмена. Длинная посвятительная надпись, начертанная на тридцать одном каменном блоке, — двуязычная. Она исполнена на латыни и пуническом языке, все еще преобладавшем на ливийском побережье. Даже в самом имени мецената отражен синкретизм пунической и римской культур. Первая часть имени Ганнибал — традиционно пуническая, вторая — Тапапиус (Тапапий) — явно трансформирована на римский лад, а третья — Руфус (Руф) — заимствована у римлян.

Показательно, что текст, в котором воздаются почести римскому императору Августу, тщательно нанесен на двух языках без какой-либо транслитерации. Ганнибал Тапапий Руф гордо называет себя жрецом культа Августа. И эта надпись — не аномалия. Она является одним из ранних эпиграфических свидетельств участия североафриканской элиты в политической, экономической и культурной жизни Римской империи при сохранении приверженности к пуническому наследию . ^[398] Мало того, Ганнибал представляется «любимцем Конкордии». Этот эпитет используется не только в угоду имперской риторике римских владык. Он отражает и преданность пунической традиции. Титул «любимца Конкордии» веками присваивали себе представители североафриканской знати.