Сексуальная жизнь в Древней Греции - читать онлайн книгу. Автор: Ганс Лихт cтр.№ 61

Самый длинный, полностью сохранившийся роман в десяти книгах о любви Теагена и Хариклеи – «Эфиопика» – написан Гелиодором из Эмесы. В живой и интересной манере и в то же время вполне пристойно в нем описываются приключения дочери эфиопского царя, которая, будучи в детстве брошенной на произвол судьбы, после многих несчастий торжественно признается родителями и выходит замуж за Теагена, с которым она познакомилась и которого полюбила на Пифийских играх.

Совсем иного рода произведение в четырех книгах, написанное Лонгом с Лесбоса, которое называется «Дафнис и Хлоя». Роман целиком состоит из описания «языческих» чувств и чувственных удовольствий. Небольшой этот роман построен из отдельных сцен, в которых описывается судьба двух брошенных в детстве детей, воспитанных добросердечными пастухами; в конце концов они узнают, что они дети состоятельных родителей, однако они столь привыкли к удовольствиям и прелестям сельской жизни, которыми были полны их детские годы, что решают пожениться и жить вдали от городской суеты. Сельские просторы описаны с особенной живостью и любовью, их населяют очаровательные нимфы, паны и другие божества, полные любви. Однако и здесь также опасности и приключения грозят разлучить пару влюбленных; на Дафниса нападают пираты, Хлою также уводят прочь, богатые поклонники сватаются к ней, а Дафниса напрасно пытается соблазнить гомосексуальный Гнатон, однако все это лишь проходные эпизоды, главное внимание автор уделил мастерскому изображению отношений между влюбленными, которые проходят разные стадии: от пробуждения первой чувственности до величайшей интимности, не вполне осознаваемой вплоть до периода полной близости. Мы приведем несколько сцен из этого романа: «…вернувшись назад, осмотрели своих овец и коз. И, увидав, что овцы и козы пасутся спокойно, они уселись на ствол дуба и стали осматривать – в яму свалившись, не поранил ли себя Дафнис до крови. Но ни раны, ни крови на нем не было, только волосы и все тело были в земле и грязи. И они решили, что Дафнису надо обмыться, пока не узнали Ламон и Миртала о том, что случилось. И, войдя вместе с Хлоей в пещеру нимф, он отдал Хлое стеречь свой хитон и сумку, а сам, став у ручья, принялся мыть свои кудри и все свое тело. Кудри у него были черные и густые, тело – загорелое, и можно было подумать, что тень от кудрей делает его смуглым. Хлое, глядевшей на него, Дафнис показался прекрасным, и так как впервые прекрасным он ей показался, то причиной его красоты она сочла купанье. Когда же она стала омывать ему спину, то его нежное тело легко поддавалось руке, так что не раз она украдкой к своему прикасалася телу, желая узнать, какое нежнее. Потом они стада свои погнали домой – солнце было уже на закате, и Хлоя ничего уже больше с тех пор не желала, как вновь увидать Дафниса купающимся. Утром, когда на луг они пришли, Дафнис, как обычно, севши под дубом, стал играть на свирели, а вместе с тем присматривал за козами, а они тихо лежали, словно внимая его напевам. А Хлоя, севши рядом, следила за стадом своих овец, но чаще на Дафниса глядела. И вновь на свирели играя, прекрасным он ей показался, и опять она решила, что причина его красоты – это прелесть напева, так что, когда он кончил играть, она и сама взялась за свирель, надеясь, что, может быть, сама станет столь же прекрасной. Она убедила его опять купаться пойти, и вновь увидала его во время купанья, и, увидав, к нему прикоснулась, и ушла опять в восхищении, и восхищение это было началом любви. Что с ней случилось, девочка милая не знала, ведь выросла она в деревне и ни разу ни от кого не слыхала даже слова «любовь». Томилась ее душа, взоры рассеянно скользили, и только и говорила она что о Дафнисе. Есть перестала, по ночам не спала, о стаде своем не заботилась, то смеялась, то рыдала, то вдруг засыпала, то снова вскакивала; лицо у нее то бледнело, то вспыхивало огнем».

«Если же Дафнис один без нее оставался, то так сам с собой, как в бреду, говорил: «Что ж это сделал со мной Хлои поцелуй? Губы ее нежнее роз, а уста ее слаще меда, поцелуй же ее пронзил меня больнее пчелиного жала. Часто я козлят целовал, целовал и щенят, и теленка, подарок Доркона, но ее поцелуй – что-то новое. Дух у меня захватило, сердце выскочить хочет, тает душа, и все же опять я хочу ее поцелуя. О, победа злосчастная, о, болезнь небывалая, имени даже ее я назвать не умею! Собираясь меня целовать, не отведала ль Хлоя сама какого-то зелья? Почему же она не погибла? Как поют соловьи, а свирель моя замолчала! Как весело скачут козлята, а я сижу недвижим! Как пышно цветы расцвели, а я венков не плету! Вон фиалки, вон гиацинт распустился, а Дафнис увял». Так говоря, томился Дафнис прекрасный, ведь впервые вкусил он и дел и слов любовных».

«Но вот близок был полдень, и время наступало, когда их глаза попадали в плен очарованья. Когда Хлоя Дафниса нагим видела, ее поражала его краса, и млела она, изъяна малейшего в его теле не замечая. Он же, видя ее одетой в шкуру лани и в сосновом венке, когда подавала она ему чашу, думал, что видит одну из нимф, обитавших в пещере. И вот похищал он сосновый венок с ее головы, сначала его целовал, потом на себя надевал; а она, когда, сняв одежды, омывался он в реке, надевала их на себя, тоже сперва их целуя. Иногда они друг другу яблоки бросали и голову друг друга украшали, пробором волосы деля: Хлоя говорила, что волосы его похожи на ягоды мирта, так как темными были они, а Дафнис лицо ее сравнивал с яблоком, так как оно было и белым и румяным. Он учил ее играть на свирели, а когда она начинала играть, отбирал свирель у нее и сам своими губами скользил по всем тростинкам. С виду казалось, что учил он ее, ошибку ее поправляя, на самом же деле через эту свирель скромно Хлою он целовал».

«Как-то раз в полуденную пору, когда он играл на свирели, а их стада в тени лежали, незаметно Хлоя заснула. Это подметив, Дафнис свирель свою отложил, и ненасытным взором он ей любовался: ведь теперь ему нечего было стыдиться; и тихо он сам про себя говорил: «Как чудесно глаза ее спят, как сладко уста ее дышат! Ни у яблок, ни у цветущих кустов нет аромата такого! Но целовать ее я боюсь; поцелуй ее ранит сердце и, как мед молодой, в безумье ввергает. Да и боюсь поцелуем своим ее разбудить. Ах уж эти болтуны-кузнечики! Громким своим стрекотанием они ей спать не дадут, а вот и козлы стучат рогами, вступивши в бой; о волки, трусливей лисиц! Чего вы их до сих пор не похитили?»

«Когда он так говорил, кузнечик, спасаясь от ласточки, вознамерившейся его поймать, вскочил к Хлое на грудь, а ласточка, преследуя его, схватить не смогла, но, гонясь за ним, близко так подлетела, что крыльями щеку Хлои задела. Она же, не понимая, что случилось, с громким криком пробудилась от сна. Заметив же ласточку – все еще близко порхавшую – и видя, что Дафнис смеется над испугом ее, она успокоилась и стала глаза протирать, все еще сонные. Тут кузнечик в складках одежды на груди у Хлои запел, как будто благодарность за спасение свое приносил. И вновь громко вскрикнула Хлоя, а Дафнис опять засмеялся. И под этим предлогом руки на грудь он ей положил и кузнечика милого вынул; он даже в руке у него петь продолжал. Увидевши его, обрадовалась Хлоя, на ладонь его взяла, поцеловала и вновь у себя на груди укрыла, а кузнечик все пел».

«Схоронивши Доркона, омывает Дафниса Хлоя, к нимфам его приведя и в пещеру его введя. И сама впервые тогда обмыла тело свое на глазах у Дафниса, белое, чистое в красоте своей и не нуждавшееся даже в омовении, чтоб быть прекрасным; а затем, собравши цветы, что цвели той порою, увенчали они венками статуи нимф… Дафнис не мог заставить себя быть веселым, увидав Хлою нагой и красу ее, прежде сокрытую, открытой; заболело сердце его, будто яд какой-то его снедал: то дышал он часто и скоро, как будто кто гнался за ним, то задыхался, как будто все силы свои истощил уже в беге. Казалось, в ручье купанье было для него страшнее, чем в море крушенье; думал он, что душа его все остается во власти разбойников, был ведь он молод и простодушен и не знал еще, что за разбойник – любовь» ^[82].