Миф. Греческие мифы в пересказе - читать онлайн книгу. Автор: Стивен Фрай cтр.№ 89

После этого воды Пактола, что вьется у подножия горы Тмол, стали крупнейшим на всем Эгейском побережье источником электрума, природного сплава золота с серебром.

Вам может показаться, что Мидас усвоил урок. Урок, что повторяется вновь и вновь в истории человечества. Не имейте дел с богами. Не доверяйте богам. Не злите богов. Не торгуйтесь с богами. Не тягайтесь с богами. Оставьте богов в покое. Относитесь ко всем благословениям как к проклятиям, а ко всем обещаниям — как к ловушкам. А главное — никогда не оскорбляйте бога. Ни в коем случае.

В одном отношении Мидас уж точно изменился. Он теперь чурался не только золота, но и вообще любых богатств и собственности. Вскоре после того, как Дионис снял заклятие, Мидас стал приверженным поклонником Пана, бога с козлиными ногами, повелителя природы, фавнов, лугов и всего неприрученного на свете.

С цветами в волосах, в сандалиях, облаченный в намек на одежду, лишь бы прикрыть срам, Мидас оставил жену и дочь править Фригией, а сам посвятил себя счастливому бытию хиппи и простой буколической добродетели.

Все, может, и ничего, но его владыка Пан вознамерился бросить вызов Аполлону, чтобы в состязании выяснить, какой инструмент замечательнее — лира или флейта.

Как-то вечером на лугу, что раскинулся на склонах горы Тмол, перед собранием фавнов, сатиров, дриад, нимф, разношерстных полубогов и прочих мелких бессмертных Пан приложил флейту к губам. Зазвучала грубая, но милая мелодия в лидийском ладу. Словно перекликались лани, журчали реки, резвились кролики, ревели олени и мчали галопом кони. Незамысловатый пасторальный напев восхитил слушателей, особенно Мидаса, который не на шутку поклонялся Пану, игривому веселью и безумию, которые этот бог олицетворял.

Когда встал Аполлон и прозвучали первые ноты его лиры, все затихли. С его струн поплыли видения вселенской любви, гармонии и счастья, глубокой непреходящей радости жизни и музыки самих небес.

Он доиграл, и слушатели все как один вскочили аплодировать. Тмол, божество горы, выкрикнул:

— Лира великого владыки Аполлона победила. Согласны? — Так! Так! — взревели сатиры и фавны.

— Аполлон! Аполлон! — завопили нимфы и дриады.

И лишь один голос возразил:

— Нет!

— Нет? — Десятки голов обернулись посмотреть, кто это осмелился не согласиться.

Поднялся Мидас:

— Я не согласен. Я скажу, что у флейты Пана звук лучше.

Даже Пан оторопел. Аполлон тихонько отложил лиру и направился к Мидасу:

— Повтори.

Справедливо заметить, что Мидасу, по крайней мере, хватило отваги настаивать на своих убеждениях. Он дважды сглотнул и заговорил:

— Я… я скажу, что у флейты Пана звук лучше. Музыка… интереснее. Самобытнее.

Аполлон, видимо, был в тот день в хорошем настроении, ибо не прикончил Мидаса не сходя с места. Не содрал с него шкуру, клоками, как произошло с Марсием, когда бедолага набрался дерзости бросить богу вызов. Не причинил Мидасу и малейшей боли, а лишь сказал негромко:

— Ты искренне считаешь, что Пан играл лучше, чем я? — Да, считаю.

— Что ж, в таком случае, — произнес Аполлон со смешком, — у тебя должны быть уши осла.

Не успели эти слова слететь с божественных губ, как Мидас ощутил у себя на голове нечто странное, теплое и шершавое. Он принялся ощупывать себя пытливой рукой, а в собравшейся толпе зазвенели вопли, вой, визг, крики и насмешливый хохот. Свидетели происшествия видели то, чего не видел Мидас. Два здоровенных серых ослиных уха пробились сквозь волосы и теперь трепетали и прядали на виду у всего белого света.

— Похоже, я прав, — сказал Аполлон. — У тебя и впрямь ослиные уши.

Пунцовый от стыда и унижения, Мидас развернулся и удрал с луга, а насмешки и улюлюканье толпы звучали в его громадных косматых ушах еще звонче.

Его деньки как последователя Пана завершились. Обвязав голову неким подобием тюрбана, он вернулся к жене и семье в Гордион и, решительно покончив с беспечным экспериментом сельского житья, опять обустроился по-царски.

Единственный человек, которому поневоле пришлось созерцать царевы ослиные уши, — слуга, ежемесячно подстригавший царю волосы. Больше никто во всей Фригии не ведал об этой ужасной тайне, и Мидас намеревался сделать все, чтобы положение дел таким же и оставалось.

— Значит, так, — сказал Мидас своему цирюльнику. — Я тебе положу зарплату больше, а пенсию щедрее, чем кому угодно другому из дворцовой челяди, а ты будешь помалкивать о том, что увидишь. Если же ты хоть слово хоть кому-нибудь молвишь, я казню твою семью у тебя на глазах, отрежу тебе язык и отправлю бродить по миру в немой нищете и изгнании. Понял?

Перепуганный цирюльник кивнул.

Три года оба выдерживали уговор. Семья цирюльника зажила припеваючи на дополнительные деньги, что поступали в дом, и никто не догадывался о царевых ослиных отростках. Тюрбаны в стиле Мидаса сделались модными по всей Фригии, Лидии, Фракии и за их пределами. Все шло хорошо.

Но хранение тайн — страшная штука. Особенно таких смачных, как та, что досталась царскому цирюльнику. Каждый день он просыпался и ощущал, как копошится и пухнет в нем это знание. Цирюльник любил свою жену и детей и, как ни крути, был верен своему монарху, чтобы никак не желать его унизить или опозорить. Но этот набрякавший, неуемный секрет надо было как-то стравить, пока он не рванул. Ни одна недоенная корова, ни одна мать с переношенными близнецами, ни один облопавшийся до отвала гурман, тужащийся в клозете, никогда не ощущали подобную отчаянную нужду в облегчении их мук, как тот несчастный цирюльник.

Наконец у него родился замысел, который наверняка позволит ему избыть бремя без опасности для семьи. Проснувшись после изнурительной ночи, насмотревшись снов о том, как он выдал тайну обалдевшей публике Гордиона с балкона на главной площади, цирюльник с первым же светом зари ушел далеко в глушь. В уединенном месте у ручья выкопал в земле глубокую яму. Оглядевшись хорошенько и убедившись, что он точно один и его никак не могут подслушать, встал на колени, сложил ладони рупором и крикнул в яму:

— У Мидаса ослиные уши!

Лихорадочно сгреб землю обратно в яму, прежде чем слова успеют оттуда удрать, но не обратил внимания, что на дно ямы упало крошечное семечко…

Зарыв яму, цирюльник изо всех сил потопал по земле, чтобы наглухо запечатать страшную тайну. Всю дорогу до Гордиона он преодолел вприпрыжку, направился прямиком в любимую таверну и заказал бутыль лучшего тамошнего вина. Теперь можно было напиваться, не опасаясь, что вино развяжет ему язык. Словно был он Атлантом, и небо наконец сняли с его плеч.

Тем временем через несколько недель на том безлюдном поле у ручья крошечное семечко, согретое снизу тихим дыханием Геи, принялось прорастать. Вскоре хрупкий росточек протолкался сквозь почву и высунул нежную головку. Ветерок обнял росток, и тот тихонько прошептал: