Сверхнормальные. Истории, которые делают нас сильнее - читать онлайн книгу. Автор: Мэг Джей cтр.№ 93

В 1960-х годах социолог Ирвинг Гоффман существенно расширил применение термина переход, определив его как управление любой идентичностью, несущей угрозу, обычно с целью воспрепятствовать раскрытию истинного положения вещей ^[657]. Хронически больной человек может имитировать физическое здоровье, чтобы избежать специфического и ограничивающего отношения на работе. Уголовные преступники нередко стараются выдать себя за людей без судимости, чтобы иметь возможность начать сначала на новом месте. Психически больной человек может пытаться сойти за здорового, чтобы избежать дискриминации. Мужчины и женщины нетрадиционной сексуальной ориентации порой выдают себя за натуралов, чтобы защититься от предрассудков и насилия.

Гоффман признавал, что для людей с необычной или чреватой угрозой идентичностью хороших вариантов выбора не существует. Они могут раскрыть свой статус и столкнуться с негативными последствиями и проблемами, которые нередко возникают в такой ситуации, либо долгие годы хранить свои секреты, постоянно и тщательно оберегая себя и свою персональную информацию. «Из-за существенных выгод и вознаграждений, связанных с воспринимаемой нормальностью, — писал Гоффман, — почти все люди, имеющие возможность совершить переход в нормальность, на том или ином этапе делают это» ^[658].

Примерно в то же время, когда Гоффман писал об управлении необычными или чреватыми угрозой идентичностями, с подобными проблемами боролись жертвы холокоста. Сегодня это трудно себе представить, но в первые десятилетия после Второй мировой войны ужасы нацистского геноцида еще не были в полной мере поняты и общепризнанны; их даже не называли холокостом. В результате люди, которым удалось сбежать из концлагерей или выжить и которые приехали в США после победы над Гитлером, — около 150 тысяч человек, в основном в возрасте от пятнадцати до тридцати лет, — просто не знали, как говорить о пережитом и кто из окружающих их людей в состоянии их понять ^[659]. Евреи и другие люди, пережившие ужасы нацистских застенков, скрывали свое прошлое, стараясь тем самым обойти болезненные воспоминания и неудобную реакцию окружающих. «Все знали только то, что я приехала из Франции» ^[660], — рассказывала одна женщина, которая почти не говорила о войне, причем даже с мужчиной, за которого со временем вышла замуж.

Еще одна молодая женщина с номером на руке, нанесенным в Освенциме, говорила молодым людям, с которыми встречалась, что это номер ее телефона ^[661]. «Об этом не говорят» ^[662] — таков был всеобщий консенсус, потому что произошедшее с этими людьми было слишком ужасно, слишком грустно и слишком сложно, а также потому, что даже тех, кто был готов честно рассказать о своей прошлой жизни, часто поощряли хранить молчание. Рут Клюгер, пережившая холокост в детском возрасте, в посвященных этому времени мемуарах под названием Still Alive («Все еще жива») вспоминает, что родная тетя советовала ей стереть из памяти произошедшее «словно мел с доски» ^[663]. Сделать это, конечно, было очень непросто, и, как говорит писательница Ева Хоффман, по целому ряду причин и во многих случаях «жертвы просто молчали. Они выдавали себя за нормальных» ^[664].

Некоторые сверхнормальные вроде Кэлвина тоже совершают переход, стараясь сойти за нормальных. Маленькие сыновья и дочери алкоголиков весело играют на улице с соседскими ребятами и ведут себя так, будто их матери или отцы просто замечательные родители. Братья и сестры душевнобольных детей ходят в школу и вполне успешно делают вид, что дома у них все хорошо, как у всех. Дети, подвергающиеся домашнему насилию, переодеваются в раздевалке подальше от одноклассников, чтобы никто не видел синяков, а те, кем дома пренебрегают, стараются таким образом скрыть от посторонних глаз свое грязное нижнее белье. Подростки, которые живут совсем бедно и у которых нет денег на обед, сидя с друзьями в кафе, бодро говорят, что не голодны. Так или иначе, сверхнормальные адаптируются к среде, состоящей из ничего не подозревающих окружающих людей, и это намного проще, чем вы, возможно, думаете. Как заметил Кэлвин, одна из характерных особенностей счастливых и благополучных людей в том, что они считают, что все, кого они знают, живут так же, как они.

По словам психоаналитика Кимберлин Лири, переход любого типа требует «с одной стороны субъекта, который не говорит, а с другой — аудитории, которая не спрашивает» ^[665]. Все как в случае с позорным законом «Не спрашивай, не говори», который запрещал мужчинам и женщинам нетрадиционной сексуальной ориентации служить в армии США и, следовательно, подспудно подталкивал желающих служить выдавать себя за натуралов. И, надо сказать, люди обычно ничего и не спрашивают. Скорее всего, потому, что для многих из нас немыслимо, что непохожесть или идентичность, несущая в себе угрозу, весьма распространена и встречается повсюду. Фактически после освобождения от рабства очень многим светлокожим афроамериканцам удавалось жить среди белых как белые, потому что, как пишет историк Аллисон Хоббс, «никто никогда не спрашивал их, черные ли они; этот вопрос считался чем-то немыслимым» ^[666].

Вот так и Кэлвин, переходя с курса на курс в колледже, потом без особого труда перепрыгнул из списка лучших студентов на юридический факультет университета, и тем, кто его знал, казалось совершенно немыслимым, что этот успешный парень рос в столь странных и несчастливых условиях. Конечно же, никому не пришло бы в голову спрашивать его, ходил ли он в третий класс и учил в школе географию; подобные вопросы были бы не менее диковинными, чем само детство Кэлвина. Нет, Кэлвин был надежно защищен от таких вопросов, и даже если бы их задавали, он сумел бы к ним подготовиться. А вот чего Кэлвин боялся больше всего, так это того, что он чего-то не сможет предусмотреть. Поэтому он каждый день жил в страхе, что метеорит с криптонитом, одним-единственным малюсеньким осколком прошлого, вот-вот рухнет на землю и разрушит его настоящее. Что кто-то из его прошлого как-то и где-то непременно его настигнет.