Конь Рыжий - читать онлайн книгу. Автор: Алексей Черкасов, Полина Москвитина cтр.№ 88

Враз похолодало. Солнце, наливаясь багрянцем, уходило.

Ной возвращался лугом такими же широкими шагами.

Навстречу ехала в седле Селестина на саврасом коне.

Ной шел и смотрел на Селестину – спокойный, много успевший взвесить и оценить. Поравнялся с нею, глянул в лицо – глаза подпухшие, плакала, значит. Понял.

– Не переживайте очень, Селестина Ивановна, – успокоил. – Время такое приспело – в головах у всех туман, не токо у одного вашего папаши. Происходит раздел сфер влияния по душам, по умам и по губерниям России, как сказал один старик.

– Подъесаул Юсков?

– Откель знаете?

– Ну, подъесаула все знают в нашем маленьком городе. Евдокия Елизаровна со своими офицерами постаралась запутать его в сети заговора, и он на старости лет вообразил себя лидером спасения России. Вы об этом еще узнаете. Как и отец мой, социал-демократ, меньшевик, тоже в лидерах. У всех у них одно общее: ненависть к Советам, мужикам и большевикам, а в общем все они – за барство и дворянство, за Учредительное собрание, в котором бы верховодили миллионеры и банкиры, но не рабочие и крестьяне.

Ной погнул голову. Дунюшка, Дуня! Чтоб тебе околеть, вертихвостка окаянная!

Селестина, что-то вспомнив, внимательно посмотрела на Ноя:

– Удивительно!

– Што?

– У вас же был жар!

– Был и сплыл. К чему он мне?

– У лесника топят баню.

– Попарюсь ужо.

И попарился, да еще как – нужда приперла. Лежал на полке, а лесничий, натерев его по пояс скипидаром, потчевал березовым веником, поливая водой на голову, чтоб уши не обгорели.

Ян Виллисович поджидал Ноя в предбаннике с шубой и шапкой, а потом увез в тарантасе на пасеку.

Густилась тьма с прохладой позднего вечера, но звезды еще не горели. На синем горизонте всплывала бледная круглая луна, еще не успев насытить землю холодным сиянием, отчего тени от деревьев будто размылись, не выпечатываясь чернью. Воительницы с ядовитыми жалами мирно почивали в домиках, темнеющих аккуратными рядами на фоне вздыбленной черной гривы леса. Из-под темного поднавеса показался серый кобель, глянул на Ноя и Яна Виллисовича, зевнул и лениво поплелся обратно.

– Лесничий, какой парил меня, знает, што я офицер? – спросил Ной у Яна Виллисовича. – Штоб он ничего такого не ведал.

– Понимай! Понимай! Все будет надежна, Ной Васильевич. Карим Булат – хороший человек. Завтра махан продавать буду с ним на базаре. Мясо удивительно жирный.

– Торгуйте. Деньги возьмите себе.

– Никак не можно! – энергично запротестовал Ян Виллисович, рассупонивая хомут. – Обижай буду. Не надо так.

– Эко! Селестина отдает мне Савраску. У банды отбили, сказывала. Добрый конь, вижу. Казачий. К чему мне ишшо один?

– Нет! Нет! – решительно отверг Ян Виллисович. – Мой глубокий уважений вам не надо мешайт деньга. Никак не надо!

– С легким паром, Ной Васильевич! – крикнула Селестина с крыльца. Она до Ноя помылась в бане и сейчас поджидала его.

– Спасибо, Селестина Ивановна. Как токо сдюжил, господи! Пот с меня хлыщет в три ручья. И тулуп, должно, взмок.

– Ничего. Зато вы теперь здоровы.

Покуда парился Ной, Селестина успела перегладить промокшие в сумах и подсушенные на березе пожитки Ноя, и он переоделся в сухое, приятно пахнущее белье, натянул китель с брюками и сапогами и тогда уже, протерев досуха голову и бороду лохматым полотенцем, чинно вступил на половину Селестины.

На полу – самотканые половики, жесткие стулья, пара табуреток, железная узкая кровать под нарядным покрывалом с двумя пуховыми подушками, пустой улей с плоской крышей у кровати, а на нем – медный подсвечник с тремя восковыми свечами, стопка книг, карандаши в стакане, а возле единственного окна – накрытый стол: стряпня Ноева, нарезанное ломтиками сохатиное мясо, сало, что-то горячее в двух тарелках, сковородка с жареной рыбой, малиновое варенье в вазочке, тонкие стаканы, на черном подносе – начищенный самовар с краном в виде петушиного гребня, чайник на конфорке, сотовый мед в обливной чашке, нарезанные свежие парниковые огурцы с луком, вина в двух бутылках и в плоской бутылке – «смирновка», ножи, вилки, а посередине стола оранжевые полевые жарки. Ишь ты! Цветы любит.

Да и сама хозяйка выглядела нарядной, не такой, какой он помнил по Гатчине. Сейчас на Селестине было розовое шелковое платье с длинными рукавами и глухим воротничком, отделанное кружевами по манжетам и воротнику, а по ногам вместо сапожек – туфли.

– Прошу к столу, Ной Васильевич, – пригласила Селестина. – Вы же отчаянно проголодались за день.

– Не так штобы проголодался, а умаялся изрядно.

– У вас сошла вся опухоль с лица, – заметила Селестина. – А вот у меня так быстро не проходит. Видите, руки как подушки, – показала Ною обе распухшие кисти.

Подвинула ему тарелку с жареным мясом, разлила вино в фужеры:

– Или вам «смирновки» налить?

– Не потребляю, Селестина Ивановна. Извините великодушно. Ни «смирновки» господ офицеров, ни разных вин.

– Серьезно? Или стесняетесь?

– Пошто стесняюсь? Пьющие не стесняются, а хлещут до умопомрачения с великой радостью, Селестина Ивановна. С меня довольно того, что казаки и мой батюшка не то что пьют, а готовы утопнуть в самогонке. И что ни пьянка, то потасовка в станице. Али жен своих бьют и ребятишек до смерти пугают, али сами себе морду расквашивают. Отвратно видеть экое. Вот вчера, когда мы вышли на гулянье к реке Таштып большой компанией, из-за самогонки чуток побоище не произошло у меня с казаками. За Петроград и Гатчину ополчились. Будь они трезвыми – не напрашивались бы на драку. Пронесло, слава Христе. А в другой раз заклинить может. Взъярились все станичники.

– Но за что?

– Мой ординарец наговорил с три короба казакам. А головы-то у них не шибко умные, со сквознячком. Продувные.

– Мы фактически ничего не успели сделать, – призналась Селестина. – Само слово «большевик» как пугало воспринимается. Эсеры и меньшевики постарались.

– Они ишшо сами между собой перецарапаются, – ввернул Ной, уплетая жареное мясо – аппетит разгулялся: с зорьки во рту куска хлеба не было.

Селестина Ивановна не притронулась к мясу. О чем-то призадумалась, глядя в темное окно: там, за окном, тревожный мир, насыщенный ожесточенною борьбою. Взяла с подоконника коробку с папиросами и коробок спичек, размяла папироску в руках и закурила. Ной еле промигался. Комиссарша курит!

– Экое! – только и сказал. – И вы курите?!

– Курю, Ной Васильевич. Я ведь фронтовичка. У нас в батальоне, помню, ни одной не было некурящей. А вы не курите?

– Оборони бог! Ну к чему вам травить себя ядом? Вить от одного табачного дыму сдохнуть можно.