Батюшка Лебедь и трезвеющие казаки внимательно слушали разговор бывшего подъесаула Юскова с Ноем. Санька успел шепнуть своей Татьяне Ивановне: «Это та самая Дунька-пулеметчица, про которую я тебе обсказывал. Она же, тварюга…» Но, заметив свирепый взгляд Ноя, прикусил язык.
Казачки тем временем прибрали на скатерти, и батюшка Лебедь пригласил подъесаула быть гостем.
– Благодарствую, станичники. – И, обращаясь к Ною, подъесаул спросил: – Так что же вы скажете? Не рискнете выручить Дунюшку? Дело-то не шутейное, должен сказать. Минусинск объявлен на военном положении. Слышали? Как же, как же! Восстание в Сибири! Так что не сегодня завтра полыхнет по всем уездам. Повсеместно будет происходить раздел сфер влияния. Настало время и нам, казакам, сказать свое слово. Да-с! И разговор с товарищами большевиками и совдеповцами произойдет у нас крупный, паки того, кровавый.
Вот так новость! У Ноя враз расслабились руки и ноги. Казаки загудели: давно пора свернуть головы товарищам, а бывший станичный подхорунжий, Никита Никитич Никулин, присовокупил:
– И тем, кто за спины товарищей прячется, – тоже ребра пересчитать надо! – Намекнул на самого Ноя. – А ведь што происходит, господин подъесаул? Казачьи офицеры и те шарахнулись на службу к большевикам, как вот хорунжий Мариев, который теперь командиром Минусинского гарнизона красногвардейцев.
– Совершенно верно, – поддакнул подъесаул и, взглянув на Ноя, похвалил: – Хорошо, что вы оказались не в одной компании с хорунжим Мариевым! Ну да у вас трезвости предостаточно. Пусть ваши петроградские заблуждения канут в небытие – у кого не бывало заблуждений! Главное – день нынешний, творящий историю великой России. Нельзя же позволить товарищам окончательно разорить матушку-Россию, как это они учинили со своим Брест-Литовским миром.
Ной понял: пора уходить. Как видно, бывший подъесаул неспроста приехал в станицу на празднование Троицы. Но что же стряслось с Дуней? Не так же просто взяли ее в УЧК?
– Батюшка, я еду в Минусинск, – сказал Ной отцу. И к подъесаулу: – До свидания, Василий Кириллович.
– Счастливой дороги, Ной Васильевич. Только будьте осторожны в Минусинске. Не вздумайте ехать туда вооруженным – пат рули задержат, и окажетесь вы в том же каменном доме УЧК.
– Понимаю, – кивнул Ной и, попрощавшись со всеми, ушел вместе с сестренкой Лизонькой.
Когда вышли с поймы к станице, Ной глянул на сестренку, спросил:
– Старик к нашему дому подъехал?
– Нет, братик. Я токо видела, как в тарантасе улицею мимо нас проехали трое. Кучер сидел на облучке, да двое в коробке. А потом пришел старик и спросил: здесь ли проживает хорунжий Ной Васильевич и атаман Лебедь? Я сказала…
– Ладно. – Ною все ясно. Приехали двое. Кто же второй? Наверное, кто-нибудь из бывших офицеров. Духовитое положение!..
Дома Ной переоделся в будничное – холщовые шаровары, бахилы с портянками, натянул поношенную гимнастерку, а в кожаные сумы сложил свою парадную одежду с сапогами, продуктов взял на неделю, двуствольное ружье, с которым недавно ходил на охоту, а тогда уже пошел седлать вороного жеребца – купил его недавно и не отпускал покуда в табун, чтоб ко двору привык. Оседлал, навешал сумы, приторочил скатку шинели с мешком овса, топор в чехле привязал на сыромятные ремешки сзади седла у сум, поцеловал милую Лизушку и выехал из ограды шагом…
IV
Ночь провел верстах в тридцати от Минусинска, в аршановских степях у чабанов-хакасов – отару мясных баранов бая Алимжанова нагуливали и косяк дойных кобылиц. Кумысом потчевали из бурдюков; разговоры вели про житье-бытье. Кочевники тоже были встревожены: приезжал бай Алимжанов и говорил им, что в уезде скоро будет новая белая власть и тогда он, Алимжанов, отдаст в солдаты к белым нерадивых чабанов, которые за Советы горло драли.
– Беда, беда! Бай шибко сердитый, – жаловался один из чабанов, выпытывая у русского путника: правда ли, что власть возьмут белые? И всех ли будут забирать в солдаты?
Ной и сам о том же думал: если заговорщики захватят власть, то, конечно, немало мужиков заберут в армию. Ну а что ждет самого Ноя – не хотелось думать. Казаки его попросту изрубят на куски. Так и просидел до сизого рассвета у костра, подживляя огонь.
А на рассвете, выпив пару чашек крепчайшего, бьющего в нос кумыса, махнул в седло и в половине дня был уже в Минусинске. На Тагарском острове возле протоки Енисея все еще праздновали второй день Троицы, горланили песни и, наверное, ни о чем не беспокоились. И в улицах полно разнаряженных людей; день выдался угревный и солнечный.
У двухэтажного белокаменного дома, бывшего штаба Минусинского казачьего дивизиона, занимаемого УЧК, Ной спешился, спросил у красногвардейца с винтовкою: здесь ли заместительница председателя УЧК Селестина Ивановна Грива?
Красногвардеец внимательно посмотрел на рыжебородого гражданина и на его вороного жеребца под седлом и со вьюком, поинтересовался:
– А что вам? Вызывали в УЧК? Откуда приехали?
Ной терпеть не мог спросов и расспросов.
– Можно пройти к Селестине Ивановне? Я ее знакомый по Петрограду. Доложите: Ной Васильевич Лебедь.
– Докладывать некому. Председатель, товарищ Таволожин, в отъезде и будет вечером или ночью вернется. А товарищ Грива только что ушла домой.
– Она живет в доме доктора Гривы?
– На пасеке живет. С доктором Гривой у Селестины Ивановны полный разрыв. Если вы ее знакомый, должны знать, что из себя представляет доктор Грива – главарь меньшевиков, чтоб их черт по брал! Так что у доктора Гривы не ищите.
Красногвардеец рассказал, как найти пасеку, и Ной, не теряя времени, поехал туда.
Отыскал объездную дорогу на участок земского лесничества и тут решил переодеться в парадное, чтоб встретиться с Селестиной Ивановной в должном виде. В сумы столкал будничное и, разминаясь, шел пешком и коня за собой вел за ременный чембур.
А было солнце жаркое, нежащее, ни облачка, ни тучки; погожий и безветренный стоял день, каких немало перепадает летом в Минусинском уезде. И люди здесь особенные – неторопливые, прогретые солнцем и тишиной маленького города.
Благодать!
Красные размашистые сосны, толпясь на песчаных холмах, купаются на солнце – неподвижные, изумрудно-дремотные, а под ними пестрые, голубоватые тени с прохладцею.
Синева неба, насыщенная разбрызганным золотом, неподвижна в зените, и никого встречных – тишина!..
Сосны сбежались вплотную к дороге, сыпучий песок податливо мнется под ногами, и тишина, тишина!..
Где еще сыщешь такие вот просторы, подобные сибирским? Неохватные, необжитые при малой людской плотности. В российских губерниях ничего подобного нет. Там – скученность, толчея, и люди в больших городах, как помнит Ной, кажутся сдавленными от тесноты.
Шел дальше. А вот и сворот вправо – едва заметная дорога, по обочинам поросшая разлапистым подорожником и кудрявой богородской травой.