В гостиной за большим столом ужинала семья Ковригиных. Женщины только что пришли из бани: молоденькая невестка Ковригиных с трехлетним ребенком на руках, старуха в ситцевом платье и Анна Дмитриевна в кофточке, с неприбранными волосами. Еще сидел в застолье рыжебородый татарин в ермолке, который назвался Абдуллой Саффутдиновичем Бахтимировым.
– Идите домой, – отослал его капитан. – Машевского не видели?
– Какой есть Машевский? – Нет, Абдулла Сафуддинович не знает никакого Машевского.
И все Ковригины в один голос: Машевский уплыл на пароходе. Сидор Макарович не сдюжил:
– Ох, врете, врете! Сегодня он в седьмом часу вечера шел в баню – собственными глазами видел. И ты, сестра, ходила кутать баню с Прасковьей.
Старуха Ковригина заголосила:
– Ах, Сидор! Сидор! Креста на тебе нету, ирод ты проклятущий! Кого топишь-то, асмодей? Али не на наших хлебах столько жил? Ирод ты, ирод!
– Это ты вышла замуж за ирода, сестрица, – ответил Сидор Макарович, оглядываясь на три двери, ведущие из гостиной в другие комнаты: как бы оттуда не выскочил Машевский! – Может, в доме прячутся, господин капитан?
– Зажгите лампу, хозяин. Хорунжий обыщет дом!
Старуха Ковригина проклинала Сидора, и сын Василий, зло поглядывая на дядю, пообещал ему в будущем виселицу, на что дядя ответил: виселица ждет самого Василия.
– Без семейных сцен, прошу! – оборвал капитан. И когда хорунжий со стариком ушли в комнату с лампой-коптилкой, капитан подошел к Анне Дмитриевне; она сразу встала, машинально держась за распущенную косу.
– Если Машевский скрылся, придется вам, Анна Дмитриевна, поехать со мной в качестве заложницы.
Презрительный взгляд Анечки ненавистью поливал капитана. Губы ее дергались, и на глаза навернулись слезы.
– По какому праву, господин офицер? – вмешался Василий.
Капитан оглянулся:
– Пусть это вас не беспокоит, Василий Дмитриевич. Права у губернской контрразведки весьма обширные. Хуже, если бы к вам приехали чехи. У них другая хватка, уверяю вас. И не одна Анна Дмитриевна поехала бы в качестве заложницы, а и вы с нею. Остальные были бы повешены в ограде.
– Понятно! – пробурчал Василий.
– Мне можно отнести ребенка? – спросила жена Василия, русокосая перепуганная молодка. Капитан разрешил, и она ушла. А Василия попросил сесть и не вставать.
Хорунжий Лебедь со стариком обошли все комнаты – ни Машевского, ни его товарищей не нашли, понятно.
– Собирайтесь, Анна Дмитриевна. Документы принесите мне, прошу, – еще раз напомнил капитан, чем не в малой мере удивил Ноя. Что еще за фокусы? Сказал же, чтоб ушел Машевский, и тут, пожалуйста, арестовывает Анну Дмитриевну! – Без слез, пожалуйста. Соберите необходимые вещи, хотя бы одно платье, теплую кофту на всякий случай, накидку или что другое. Одним словом, быстро! Хорунжий, пойдите с нею.
Старуха заревела в голос, упрашивая капитана оставить Анечку, она ни в чем не виновата; сын Василий прикрикнул на мать:
– Кого просишь, мамань? Спасибо брату говори! Он от белых орден получит за усердие!
Сам Сидор Макарович тоже скис. Анечку-то он жалел, и не надо бы ее брать в контрразведку – не большевичка же, он такого показания не давал. Капитан и на него прикрикнул: «Молчать! Это мы еще выясним!»
Василий вспомнил: надо же Анечке что-то собрать из продуктов! Капитан разрешил.
В пролетку капитан посадил Анечку рядом с собою, а Сидор впереди с вожжами. Когда проехали мост, капитан приказал гнать на вокзал.
– Почему на вокзал? – переспросил Сидор Макарович.
– Без разговоров, агент! Ни слова! И если вздумаешь бежать, помни: от меня еще никто не убегал! Хорунжий, смотреть за ним!
III
Вечер выдался удивительно тихий, благоухающий; высыпали неяркие звезды, и где-то далеко-далеко за тюрьмою небо вспыхивало багровыми сполохами – играла зарница.
И эта далекая зарница, тишина улиц деревянного Красноярска, притихшие, нахохлившиеся дома – ничто не успокаивало Ноя; лучше бы он вместе с шалопутным ординарцем Санькой отсиживался где-нибудь в Саянах, охотился на зверя, отлеживая бока в какой-нибудь таежной избушке, почитывал Евангелие «для успокоения совести», а там, когда все наладилось бы, вышел из тайги в добром здравии: ни он никому перца, ни ему никто – зла. Благодать! А сейчас трясется в седле за пролеткой, не привязанный, а оторваться не может.
Привокзальная площадь в оцеплении чехословацких патрулей, охраняющих вокзал и несколько чехословацких эшелонов с бронепоездом и личным составом командующего Гайды. Чехи, чехи, кругом чехи! Вот она, вооруженная сила-то!..
Анечка, увидев вооруженных чехов, испугалась:
– Вы меня к чехам?!
– Не дай бог! – успокоил капитан. – Мы едем в Омск. Слышите, Сидор Макарович? В Омск! Ваши агентурные тетради вызвали восхищение нашей главной контрразведки. А вы, Анна Дмитриевна, только подтвердите правильность агентурных наблюдений вашего дяди или будете оспаривать. А ехать мы будем совершенно свободно. Но прошу, без глупостей!
Патрульные стрелки задержали пролетку. Капитан предъявил пропуск, подписанный Гайдой.
– О! Пжалста! Пжалста! Казак за вами?
– Со мною!
Пролетку оставили у ворот на перроне, и к ней сзади Ной привязал Вельзевула.
На первом пути, под сплошной охраной вооруженных легионеров, стоял личный поезд Гайды, а впереди него тускло поблескивали под прожекторами бронированные звенья бронепоезда.
Капитана останавливали чешские часовые, и он предъявлял пропуск; за ним тихо шла Анечка с чемоданом и узлом; следом Сидор Макарович, согнувшийся, еле волочащий старческие ноги, – он и сам был не рад, что влип в непонятную историю; замыкал шествие хорунжий.
Долго обходили эшелоны; дымились кухни и пахло жареным мясом. На седьмом пути попыхивал паровоз с десятью пассажирскими вагонами. Капитан остановился у четвертого вагона. Вагон охранялся двумя чехами. Пропуск капитана имел магическую силу для часовых. Достаточно одной подписи Гайды, и стрелки вытягивались в струнку. В тамбуре стоял дородный проводник в синей куртке, с фонарем.
– Купе для начальника контрразведки приготовлено? – спросил капитан.
– Пожалуйста! Первое купе.
– Примите вещи у дамы.
Проводник принял от Анечки чемодан и узел, и все поднялись в тамбур. Капитан оглянулся на хорунжего:
– Подождите!
– Слушаюсь, господин капитан.
А что еще оставалось хорунжему? Слушаться и исполнять.
В коридоре вагона стояли господа в черном, это были тузы губернии – промышленники и купцы, а с ними чехословацкие офицеры, французы, долговязые американцы. Все они ехали в Омск – столицу Сибирского правительства.