Повседневная жизнь Версаля при королях - читать онлайн книгу. Автор: Жорж Ленотр cтр.№ 25

Несмотря на свою храбрость, принц не знал удач в военных походах: он был слишком мнителен и неуверен, чтоб командовать армией. Излишне щепетильный, он требовал от солдат жесткой дисциплины: даже брань в адрес крестьянина на завоеванной земле сурово каралась. Он испытывал постоянные угрызения совести и в письме, адресованном своему наставнику Бовилье, спрашивал, каким образом он должен поститься, находясь в походе. С подобными вопросами он обращался и к Фенелону: не грешно ли стать со своим штабом на постой в женском монастыре? Напрасно епископ пытается его успокоить, напрасно старается предостеречь от излишней нравственной скрупулезности и склонности к сумрачной религиозности. «Что касается вашей веры, изо всех сил старайтесь придать ей больше мягкости, снисходительности, человечности и научитесь отстранять от себя все, что кажется мелочами». Он призывает его к душевной радости: «грусть иссушает тело…»

Как известно, этим превосходным рекомендациям было суждено остаться без применения. За какую-то неделю в блеске молодости, в полном расцвете сил резвушка-принцесса и ее умница-муж умерли, умерли от таинственной болезни, которую врачи, чтоб скрыть свою несостоятельность, назвали «злокачественной корью».

Уже давно подозревая, что в окружении принца что-то замышлялось, король приказал принести шкатулку, где внук хранил самые важные бумаги. Здесь обнаружились «Обязанности короля», проекты реформ Вобана, сочинение «О необходимости вернуть народу отнятые права и создать свободное, справедливое правление». Людовик XIV ничего в этом не понял или, будучи умным человеком, сделал вид, что не понял. Он объявил, что в бумажонках речь идет о каких-то «денежных делах», и приказал все сжечь.

Однако каким-то образом самые существенные сочинения избежали огня. Людовик XV не воспользовался ими: его вкусы были совсем иными. Но сын его, «добрый дофин» воспринял их как некий завет, который ему надлежало исполнить. В этих-то убеждениях он и воспитал своего первенца, будущего Людовика XVI. Так отпечаток влияния, которым пятьдесят лет тому назад, благодаря деятельности его воспитателей, был отмечен герцог Бургундский, оказался переданным как своеобразное наследство.

Став королем, именно этот наследник — единственный из всех, кому привелось владеть этим духовным достоянием, — скромно взялся за починку дряхлого, рассевшегося здания. Как всем хорошо известно, эта попытка кончилась крахом. Идеи Фенелона были верны и патриотичны, но за их осуществление принялись слишком поздно. Нация устала ждать и сама весьма грубо, на свой лад приступила к ремонту.

И все же, проходя в южной части версальского замка по маленьким комнатам, нельзя не думать без грустной симпатии об этих бедных, по воле рока не достигших трона принцах. Предвидя подлинный ужас неизбежной катастрофы, они силились ее предотвратить. А тем временем во всех остальных апартаментах и залах огромного дворца вконец запутавшаяся монархия, щеголяя утонченными манерами и соря деньгами, беспечно и весело торопилась к своей гибели.

В версальском музее хранятся то ли картины, то ли гобелены, изображающие событие, произошедшее 16 ноября 1700 года, одно из наиболее значительных в царствование Людовика XIV.

После церемонии утреннего вставания король велел позвать в кабинет испанского посла, придворных и, представляя им своего стоявшего тут же внука, герцога Анжуйского, торжественно провозгласил: «Господа, перед вами — испанский король».

Посол бросился на колени и сымпровизировал на родном языке пространную речь. Когда он закончил, король сказал: «Поскольку он еще не понимает по-испански, отвечу за него я. Самим фактом своего рождения он призван носить эту корону. Таково желание и испанской нации: она настойчиво меня об этом просила. Я с радостью выполняю ее чаяние. Да сбудется воля Всевышнего». По свидетельству «Меркюр галан», ^[86] выслушав это четкое объяснение, посол воскликнул: «Что за радость! Пиренеев больше нет, мы теперь — одно!» Впоследствии это высказывание было приписано Людовику XIV и до сих пор фигурирует в истории в качестве одного из лучших его изречений.

На самом деле события, видимо, происходили несколько иначе, ведь все в конце концов выясняется.

За семь дней до описанного момента Людовик узнал о кончине испанского короля Карлоса II, человека «о шести волках» из «Рюи Блаза». ^[87] Не оставив потомства, покойный завещал свое королевство, не без настойчивых и тайных уговоров, внуку французского монарха. Не будь завещания, все испанские владения унаследовал бы австрийский эрцгерцог.

Положение затруднительное. Людовик сначала думал было устраниться, но потом рассудил: отказаться от наследства — значит отдать весь полуостров немцам, принять — значит развязать всеевропейскую войну. Он не раз собирал Совет, выслушивал разные мнения; наконец он «посоветовался с дамами», что для проницательных означало: решение уже принято.

И вот в тот самый день, о котором уже шла речь, он велел испанскому послу прийти в кабинет. Одновременно через другую дверь сюда же проскользнул герцог Анжуйский, светловолосый, очень застенчивый подросток. Указывая на него, король добродушно сказал: «Вот так вот. Вы можете приветствовать его в качестве своего короля».

Мне нравится эта простая, с оттенком сомнения фраза. Так же, как я люблю и другую, произнесенную Людовиком через месяц, перед отъездом внука в Испанию: «Я обязан желать, дитя мое, чтобы мы больше никогда не встретились!» Все рыдали (что мне нравится еще больше), а пуще всех — новый король.

В путь отправились 4 декабря. Герцоги Бургундский и Беррийский должны были сопровождать брата до границы.

Герцогу Анжуйскому было тогда семнадцать. Поскольку он был младшим и ему нигде не предстояло царствовать, на его образование не слишком нажимали. Он так и остался скромным, малозаметным, ленивым и чувствительным мальчиком. Больше всего он любил охоту и меньше всего — публичные церемонии и торжества. И вот неожиданно он становится ровней своему обожаемому дедушке. Он должен теперь называть его в письмах «господин, мой брат». Отныне все и повсюду будут обращаться к нему «Ваше Величество», поскольку король уже приказал воздавать ему те же почести, что и самому себе. Какая ужасная доля! Несчастный мальчик!

В ослепительном блеске, сопровождаемый ста двадцатью телохранителями и девятью сотнями офицеров, едет он по французской земле. Колокольный звон издали оповещает о его приближении. Толпы народа денно и нощно теснятся вдоль дорог, чтобы сподобиться счастья увидеть его. Под барабанный бой идущей впереди него швейцарской гвардии (что, должно быть, несколько сбивало благочестивый настрой) вступает он в Шартрский собор. Стоя на коленях, матери протягивают своих младенцев ему для благословения. И когда, оглохнув от восторженных изъявлений народной любви и задохнувшись от ладана, он остается наконец наедине со своими наставниками, то опять превращается в усталого, замученного всем этим гомоном, смертельно грустного мальчика. Он тоскует, он плачет; прячась от назойливых льстецов, он закрывается у себя; он обедает в полном одиночестве, даже без братьев, лишь бы иметь возможность молчать. Он рисует пейзажи, которые видит через окно.