– Неплохая мысль, – одобрил я.
– Какая сегодня фирменная рыба? – спросила она у официанта.
– Только что привезли branzino, —ответил тот. – Судака, иначе говоря. Для вас можем запечь его в миндальном соусе.
– О да, пожалуйста! – тут же попросила она.
– И мне тоже, – добавил я. – А вместо гарнира – грибное rizotto
[103]
со шпинатом.
– А мне – овощное с помидорами.
– Вообще-то, rizotto унас очень большие... – забеспокоился официант.
– Ничего, – сказал я. – Я со вчерашнего утра ничего не ел, а у нее растяжение желудка.
– Ага, – кивнула она. – Просто не желудок, а черная дыра.
– Как изволите, – сдался официант.
– На десерт – виноградный шербет и лимонное суфле, – добавила она. – А напоследок «эспрессо».
– Тогда и мне то же самое, – попросил я. Зачитывая вслух наш заказ, бедняга официант дважды
переводил дух. Когда он, наконец, удалился, она рассмеялась:
– Ты столько себе заказал... Зачем? Лишь бы от меня не отстать?
– Вот еще, – возразил я. – Я сейчас хоть слона могу съесть, не веришь? Тысячу лет уже так не голодал.
– Это здорово! – похвалила она. – Людям, которые мало едят, я не доверяю. Так и кажется, будто они что-то скрывают. Правда же?
– Не знаю... – пожал я плечами. Я и правда не знал.
– «Не знаю» – твое любимое выражение, да? Я не знал, что на это ответить, и просто кивнул.
– С чего бы это, а? Почему все твои образы такие неопределенные?
«Не знаю», – чуть не ляпнул я снова, но тут появился официант. С почтительностью придворного костоправа, исцеляющего ножку Его Высочества, откупорил бутылку и разлил вино по бокалам.
– Помнишь Камю, «Постороннего»
[104]? Там главный герой все время говорил «я не виноват». Как же его звали-то...
– Мерсо, – подсказал я.
– Точно, Мерсо! Я давно читала, еще в школе... А сегодняшние школьники Камю не читают. Вообще. Я на работе все эти данные обрабатываю, так что знаю. А ты каких писателей любишь?
– Тургенева.
– Ну, Тургенев... Это все-таки не очень великий писатель. Да и старомодный какой-то.
– Не знаю, – пожал я плечами. – Мне нравится... Флобер тоже неплох. И Томас Гарди.
– А современных совсем не читаешь?
– Иногда. Сомерсета Моэма.
– Считать Моэма современным, – она потянулась к своему бокалу, – это все равно что искать пластинки Бенни Гудмена
[105] в музыкальных автоматах.
– Главное, читать интересно, – не сдавался я. – Помню, «Острие бритвы» прочел раза три. Пускай и не памятник литературы, зато увлекательно. По-моему, лучше так, чем наоборот.
– М-да... – Она задумалась. – Ну ладно. Рубашка у тебя все равно очень стильная.
– Спасибо, – улыбнулся я. – Ты тоже прекрасно выглядишь.
– Благодарю, – сказала она. На ней было платье из темно-синего бархата с белым кружевным воротничком. На шее – две серебряные цепочки.
– Сразу после твоего звонка пошла домой и переоделась, – объяснила она. – У меня работа от дома в двух шагах. Очень удобно.
– И не говори, – кивнул я. «И правда, удобно!» – хмыкнуло эхо в моей голове.
Принесли закуски. Мы замолчали и накинулись на еду. Каждое блюдо было легким и аппетитным – не к чему придраться. Все продукты свежайшие. Упругие устрицы пахли так, будто их подобрали с морского дна всего минуту назад.
– Как твои дела? – спросила она, вонзая вилку в устрицу. – Разобрался со своими единорогами?
– Пожалуй, – кивнул я, стирая с губ салфеткой чернила каракатицы. – Можно сказать, разобрался.
– И где же ты их нашел?
– Вот здесь, – сказал я и постучал себя пальцем по лбу. – Единороги живут у меня в голове. Целое стадо.
– Это ты в переносном смысле?
– Да нет. Переносить тут нечего и некуда. Они действительно обитают в моем сознании. А кое-кто их обнаружил и рассказал мне их историю.
– Интересно. Какую?
– Да ничего интересного... – Я передал ей блюдо с баклажанами. Она взамен отдала мне корюшку.
– Нет, расскажи! Я правда хочу послушать.
– В общем, у каждого человека в глубине мозга существует нечто вроде ядра, которое он не может ни осознать, ни почувствовать. В моем случае это ядро имеет форму города. По городу течет река, а сам он обнесен высокой кирпичной стеной. Жители города не могут выйти за стену. Это могут только единороги. Единороги вдыхают в себя чувства и воспоминания горожан. Они впитывают человеческое «эго», как промокашка воду, и уносят из города во внешний мир. Поэтому в самом городе нет никакого «эго». Нет понятия человеческого «я». И я живу в этом городе... Вот такая история. Сам я этого города никогда не видел, поэтому больше ничего о нем не знаю.
– Какая оригинальная история, – восхитилась она.
Я вдруг понял, что старик ничего не рассказывал мне про Реку. Черт побери, похоже, меня все больше затягивает в тот мир.
– Но я же не сочинял ее специально, – сказал я.
– Ну и что? Пускай даже на уровне подсознания – она же все равно твоя и больше ничья, так или нет? Никто у тебя ее не отнимет.
– В этом смысле – конечно...
– Неплохая корюшка, правда?
– Объедение.
– А тебе не кажется, что твоя история похожа на ту, что я тебе рассказала, про Ленинград? – проговорила она задумчиво, разрезая баклажан пополам. – Ведь украинские единороги тоже существовали обособленно от всего мира – то ли в кратере, то ли за какой-то стеной?
– Да, – соглашаюсь я. – И правда похоже.
– По-моему, тут должно быть какое-то общее звено...
– Ах, да, – вспомнил я и сунул руку в карман пиджака. – У меня для тебя подарок.
– Серьезно? – обрадовалась она. – Обожаю подарки.
Я вытянул из кармана футляр с кусачками для ногтей и положил ей на ладонь. Она с удивлением повертела инструмент в пальцах.
– Что это?
– Давай покажу, – сказал я и взял у нее металлический брусочек. – Вот смотри. Делаем раз. Делаем два. Делаем три...