Желая успокоить бедняжку, Десмонд развязал узелок, в котором она держала сменную рубаху, и протянул ей, мешая русские и английские слова, как изъяснялся с ней обычно:
– Cold… до костей. Ship… волны – бух! На палуба. Сухое dress надевать, Марь-яш-ка… you'll be ill!
– Какая палуба? И что за тряпье вы мне суете? И какая я вам Марь-яш-ка, сударь?!
Она, в точности так же ломая язык, как Десмонд, произнесла свое имя, однако все остальное было почти безупречной английской речью, и он остолбенел.
Выходит, она прекрасно обучена его языку? Но где, как русская крестьянка могла?..
– Позвольте спросить, где мое платье? – вскричала Марьяшка, взглянув на него с новым, надменным видом и став на колени, так что все ее дивное тело вновь открылось Десмонду: полушария тяжелых грудей вздрогнули, вызвав знакомую судорогу внизу живота.
Десмонд неловко переступил, пытаясь поудобнее уместить растревоженную, настойчиво напоминающую о себе плоть, и ответил раздраженно:
– Его пришлось выбросить. Но не тревожься, в Англии я куплю тебе новое, и не одно, а сколько пожелаешь!
Заломив бровь, девушка взглянула на него с презрением:
– В Aнглии?! Вы? Да кто вы такой, чтобы я позволила… Поверьте, сударь, я не нуждаюсь ни в чьем покровительстве!
Эта бессмысленная заносчивость вдруг взбесила Десмонда. Не нуждается? Oн мучительно стыдится своего неуемного желания ее, а она… как могла она сказать, что не нуждается в нем?!
– Вы мне принадлежите, – рявкнул он. – Что бы вы ни говорили, что бы ни возомнили вдруг – вы моя собственность! Советую вам помнить свое место и впредь не забываться!
Едва выговорив последние слова, он пожалел о них и об интонации, с которой они были сказаны… к чести его следует добавить, пожалел еще прежде, чем девушка подалась всем телом вперед и влепила ему пощечину.
Удар был не по-женски увесист. И Десмонд едва удержался на ногах, а девушка так и рухнула плашмя, чудом не скатившись с гробовидного ложа.
И пока она лежала, воздев выше головы свои прелестные округлые бедра, Десмонд не совладал со внезапно вспыхнувшей яростью и наградил ее увесистым шлепком. Попка ее оказалась такой тугой, что он ушиб ладонь, но и ей, конечно, причинил боль, от которой она так и взвилась.
Десмонд усмехнулся: он слышал, что некоторые женщины безумно возбуждаются во время таких вот милых игр. Но это так не похоже на прежнюю Марьяшку, которую он знал… И он спохватился: да ведь эта женщина не в себе! С нею вдруг что-то случилось… как там, в бане, где Марьяшка вдруг позабыла все свое прошлое, так и теперь, во время бури. Это просто помрачение, которое должно пройти.
Эй, да что это с нею?! Соскочила с постели, бежит вперед…
Марьяшка налетела на него, но что была ее сила, пусть дикая, пусть вольная, против мужской силы! Он хотел привести ее в чувство, прекратить этот припадок безумия. И был только один способ… во всяком случае, сейчас.
Она билась, рвалась, но он вновь бросил ее на кровать, прижал всем телом, думая лишь об одном: какое счастье, что еще не застегнул штаны!
Потом он долго лежал, придавив ее тело. Девушка больше не билась, не кричала: только тихо плакала. Слезы лились неостановимо, и щека Десмонда, прижатая к ее щеке, была мокрой.
Он вяло принялся в очередной раз переодеваться, удивляясь: да ведь это впервые он не получил от Марьяшки никакого удовольствия, а ощущает себя по меньшей мере убийцей.
Вдруг девушка резко села, натянула на себя рубаху и уставилась на него лихорадочно блестящими глазами, с мрачным, решительным выражением лица.
– Сколько они вам за это заплатили? – с ненавистью спросила она.
* * *
…Что бы ни сказал ей теперь этот человек, Марина ему не верила. Он уверяет, что она была в забытьи, себя не помнила, а поскольку первая встреча их случилась в баньке, вдобавок одета Марина была самым убогим образом, он и принял ее за деревенскую девку, готовую на все. Ну не было у него причины подумать иное! Он еще твердил, будто желал спасти ее от расплаты за свой же грех – убийство Герасима; что заботился о ее благе, намеревался даже в Англию забрать с собою, там бы она жила себе да жила…
– Кем жила? – спросила Марина ехидно. – Прислугою? Игрушкою вашею? А ну как прискучу? Тогда на улицу?
Он отвернул свое надменное лицо, на которое Марина теперь взирала с отвращением. А ведь там, в баньке, он ей пришелся по сердцу… ох, как пришелся! Но теперь она помнила одно: лютую боль, унижение, которое испытала по его вине, когда он брал ее силою, грубо, – и не сомневалась: все, что он плетет, – ложь.
Конечно, на самом деле было так: когда она пошла гадать в баньку, ее выследил Герасим. Но этот «заблудившийся лорд» (конечно, Россия – извека страна чудес, но чтобы английские лорды вот так, запросто, шатались в богом забытой глуши… это уж совсем враки!) пришел раньше и обольстил Марину.
Конечно, «лорда» подкупили ее тетка с дядюшкой – в этом у Марины не было ни малого сомнения. Откуда они его выкопали – бог весть. Но немало авантюристов попало в Россию в те времена: все эти бесчисленные французские «графы» да «маркизы», бежавшие от гильотины и бывшие просто искателями легкой наживы в дикой доверчивой стране. Мог затесаться среди них хоть один англичанин, ветреный, как мотылек?.. Мог. Вот и затесался на Маринину погибель! Очевидно, тетушка с дядюшкой рассудили, что чем большее расстояние отделит племянницу от дома, тем лучше. Из Франции небось и пешком дойдешь в случае чего, а из Англии… Это ведь только государыня Елизавета Петровна верила, что из Лондона до Петербурга можно доехать сушею! Нет, море – это такая преграда, кою не всякому одолеть посильно. Поэтому выбор злодейских опекунов, решивших раз и навсегда закрепить за собою богатства бахметевские, пал на «лорда». Ну, стало быть, он получил немалые деньги, попользовался девичьей доверчивостью, прикончил не вовремя явившегося Герасима (это было единственным его добрым делом!), а потом увез Марину, опоив ее каким-то зельем, продолжая опаивать в дороге и намерившись непременно внушить ей, будто она – холопка, годная лишь прислуживать и ублажать своего господина. Что она и проделывала со всяческим рвением и прилежанием – от слова «лежать»…
Марина так вонзила ногти в ладони, что едва не закричала от боли. Но боль отрезвила ее и удержала от единственного, чего страстно хотелось сейчас: убить погубителя всей ее жизни.
Как же дядя и тетка объясняют исчезновение племянницы? Хотя кто о ней спросит? Даже с ближайшими соседями, Чердынцевыми, она уж года три, а то и больше, не виделась. Они небось и забыли о ее существовании. А тем немногим, кто может побеспокоиться о ней: прислуге да крестьянам, – самым убедительным, пожалуй, покажется вот такое объяснение: ослушалась, мол, барышня, барской указки, украдкой отправилась гадать, чем совершила перед Богом грех непростительный – за грехи-то ее черти из баньки и уволокли!
А ведь этот англичанин мог, получив деньги, ее просто прикончить – как Герасима. Марину будто ножом пронзило от этой мысли: а ежели ему было заплачено именно за убийство? Чего проще: пошла барышня гадать, но в глухую ночь напали на нее лихие люди, да и… царствие небесное бедняжке! Но он оставил Марину живой и с собою забрал – пусть на утеху забрал, но все же не кинул – безумной, беспамятной – где-нибудь на обочине. Выходит, Марине даже есть за что его благодарить?