Аристократия в Европе 1815-1914 - читать онлайн книгу. Автор: Доминик Ливен cтр.№ 40

Страница

Д. К. Браун, шотландский специалист по лесоводству, посетивший западную Россию спустя двадцать лет после отмены крепостного права, вынес из своей поездки мрачные впечатления. Хотя некоторые частные леса, например, в Курске, «сохранились в довольно удовлетворительном состоянии», обстоятельства, побуждавшие дворянство стремиться немедленно получать высокую прибыль были весьма настоятельны. Лучшее, что можно было сказать о приднепровских частновладельческих лесах, это то, что они «не полностью истощены». Мыслить перспективно вышло из моды после освобождения крестьян. Что касается, скажем, посадки лесов, то «пока помещики пользовались крепостным трудом, этим в своих владениях занимались многие, но нынче перестали, и теперь коммерческие соображения на многие годы прервали медленный процесс выращивания леса <…> Управляющий, немец по происхождению, на ответственности которого находился целый ряд поместий под Киевом <…> сказал <…> что русские землевладельцы крайне непредусмотрительны, крайне беспечно относятся к завтрашнему дню, и побудить их сажать деревья, которым для полного роста нужно 170 лет, затруднительно» ^[163].

Среди прочего расточительное и хищническое отношение к лесам русских дворян объяснялось колониальным менталитетом, весьма схожим с менталитетом, преобладающим в Соединенных Штатах. При многовековой истории расширения границ и захвата обширных пустующих земель рачительное отношение к природе никогда не получало развития. Во многих случаях, по мнению Фридриха Арнольда, понимание того, что леса могут быть непоправимо погублены, почти полностью отсутствовало. В качестве еще одного объяснения хищнического отношения русских к своим лесам можно привести также часто цитируемое утверждение Гаукстгаузена, что дворянские семьи не отличались большой привязанностью к поместьям и редко удерживали их долее трех поколений. Не все вышеприведенные аргументы равно убедительны. Если бы долговременное владение поместьем одним семейством гарантировало заботливое и бережное управление им, то между лесными хозяйствами центральной России и ее западными и южными пограничными районами, по всей вероятности, возникло бы ярко выраженное различие. Но ни о чем подобном в литературе не упоминается. К тому же, правомерно задать вопрос, почему прусское дворянство, которое, как известно, до 1806 г. охотно продавало и обменивало свою недвижимость, во второй половине девятнадцатого века оказалось намного бережливее русских в отношении к своим лесам.

Более простое объяснение проблем русского частного лесовладения дано Арнольдом. В России, в отличие от Германии, очень немногие дворяне непосредственно занимались лесным хозяйством, однако те, кто это делал, внимательно следя за рыночными ценами, обычно процветали. Как и во Франции, большинство землевладельцев продавали лес на корню подрядчику на (кубические) сажени, или делянками, или целыми лесами. Там, где вырубка шла целиком, угодья в результате этого всегда опустошались, а землевладелец нес крупные потери. Даже, при продаже отдельных участков, это часто делалось без понимания ценности леса или необходимых для его восстановления условий. Над подрядчиками не существовало должного надзора, и ничто не заставляло их производить вырубку в строго предписанные сроки: во многих случаях, они годами «странствовали» по лесу, оставляя за собой хаос и опустошение в таких масштабах, которые делали рост молодой поросли невозможным.

Обуздать лесоторговцев разумными контрактами не удавалось по ряду причин, среди которых можно назвать беспечность, недостаток опытных лесников, способных дать землевладельцам должный совет, а также отсутствие деловой хватки. Но основной причиной чаще всего являлось то, что землевладельцы испытывали острую нужду в наличных деньгах и были вынуждены принимать любые предлагаемые поставщиками условия, не имея даже, чем расплатиться за землемерную съемку леса до его продажи ^[164].

Арнольд предлагает традиционное объяснение упадка русского дворянского лесовладения в духе «Вишневого сада». Просматривая приводимые им контракты, вынужденные и невыгодные, трудно не согласиться с тем, что его аргументация убедительна, равно как и с тем, что продажа дворянами своих лесов, очень часто была актом отчаяния, некомпетентности, или того и другого вместе. Все же в отдельных моментах истории лесоводства после 1861 года можно отыскать в дворянских умах намеки на рациональные расчеты, подобные тем, которыми руководствовался Беккер. М. А. Цветков, возможно, прав, доказывая, что инвестиции в лесное хозяйство, в отличие от других отраслей, приносили более низкие прибыли при большем риске и хлопотах. Если это так, то дворянам имело смысл продать свой лес и переместить капитал во что-нибудь другое. Переход, между 1905 и 1914 гг., от лесного хозяйства к земледелию на Волыни означал вступление на путь, по которому по сходным причинами в девятнадцатом веке последовали многие прусские землевладельцы и который, возможно, вполне отвечал интересам волынских землевладельцев, какими бы ни были его долговременные результаты в их губернии. Стратегия Юсуповых и Шереметевых, сменивших основной источник дохода от сельского хозяйства на торговлю лесом, с одной стороны, и на акции и облигации, с другой, также имела долговременное значение. Вскоре основной доход стал давать лес, и чистая прибыль Юсуповых к 1916 г. составила 344568 рублей, а Шереметевых в 1909 г. — 250000 рублей. Если же заглянуть еще дальше вперед, то отказ от недоходной и непопулярной аренды сельскохозяйственных угодий и переход к зависимости от акций, облигаций, лесов и нескольких образцовых сельскохозяйственных ферм — означало переход к весьма успешной стратегии выживания, осуществляемой богатым западным и южным немецким дворянством ^[165].

Когда в 1820-х годах принц Пюклер посетил Англию, он был поражен, узнав, что английская аристократия владеет не только огромными сельскими поместьями и особняками, но также, говоря его словами, «большей частью Лондона», которую за огромные деньги сдавала в аренду, оставляя за собой права собственности. К моменту пюклеровского визита главные лондонские владения аристократии уже прочно утвердились: большинство из них обустраивалось уже не одно десятилетие. Самые крупные были: поместье в 500 акров в Мейфер, Белгравии и Пимлико, которое в результате удачного брака перешло к семейству Гросвеновер в 1677 г.; 119 акров в Блумзбери и Ковент Гардене, принадлежащих Расселам; усадьба герцога Портлендского в Сент-Мерилебоне; и земля лорда Портмана рядом с Оксфорд-стрит. И это была лишь верхушка айсберга. Многие лондонские аристократические владения даже в 1820-х годах приносили очень большой доход. К 1830-м годам одно только поместье герцога Бедфорда в Блумсбери давало 66 000 фунтов стерлингов в год, а герцог Портлендский, который к тому же владел частью Сохо, в 1828 г. получал от Мерилебона ренты в 43 326 фунтов стерлингов. В период между 1821 и 1835 гг. ежегодный доход Гросвеноров от лондонской собственности увеличился с 20 000 фунтов до 60 000 ^[166].

Страница