7 июня 1941 года батальон «Роланд» прибыл из Вены в город Кимполунг в Румынии и был включен в состав 11-й немецкой армии.
18 июня батальон «Нахтигаль», передислоцированный к границе в районе Перемышля, поступил в подчинение командира 1-го батальона полка «Бранденбург 800».
В составе НКГБ специальное разведывательно-диверсионное подразделение, вновь получившее название Особая группа, начало воссоздаваться только 17 июня 1941 года по личному распоряжению Л.П. Берии. Этому предшествовала встреча Меркулова и Фитина со Сталиным.
Нынешнему поколению, живущему в условиях постоянного оболванивания средствами массовой информации, трудно понять позицию высшего военно-политического руководства СССР в предвоенный период. Об этом времени с высоты прожитых лет беспристрастно и со знанием дела рассказывают руководители внешней разведки Советского Союза.
«16 июня 1941 года, – вспоминает П.М. Фитин, – из нашей берлинской резидентуры пришло срочное сообщение о том, что Гитлер принял окончательное решение напасть на СССР 22 июня 1941 года. Эти данные тотчас были доложены в соответствующие инстанции.
Поздно ночью с 16 на 17 июня меня вызвал нарком и сказал, что в час дня его и меня приглашает к себе И.В. Сталин. Многое пришлось в ту ночь и утром 17 июня передумать. Однако была уверенность, что этот вызов связан с информацией нашей берлинской резидентуры, которую он получил. Я не сомневался в правдивости поступившего донесения, так как хорошо знал человека, сообщившего нам об этом. <… >
Несмотря на нашу осведомленность и твердое намерение отстаивать свою точку зрения на материалы, полученные Управлением, мы еще пребывали в состоянии определенной возбужденности.
Это был вождь партии и страны с непререкаемым авторитетом. А ведь могло случиться и так, что Сталину что-то не понравится или в чем-то он усмотрит промах с нашей стороны, и тогда любой из нас может оказаться в весьма незавидном положении. <… >
С такими мыслями мы вместе с наркомом в час дня прибыли в приемную Сталина в Кремле. После доклада помощника о нашем приходе нас пригласили в кабинет. Сталин поздоровался кивком головы, но сесть не предложил, да и сам за все время разговора не садился. <…>
Подойдя к большому столу, который находился слева от входа и на котором стопками лежали многочисленные сообщения и докладные записки, а на одной из них сверху был наш документ. И.В. Сталин, не поднимая головы, сказал:
– Прочитал ваше донесение… Выходит, Германия собирается напасть на Советский Союз?
Мы молчим. Ведь всего три дня назад – 14 июня – газеты опубликовали заявление ТАСС, в котором говорилось, что Германия так же неуклонно соблюдает условия советско-германского Пакта о ненападении, как и Советский Союз.
И.В. Сталин продолжал расхаживать по кабинету, изредка попыхивал трубкой. Наконец, остановившись перед нами, он спросил:
– Что за человек, сообщивший эти сведения?
Мы были готовы к ответу на этот вопрос, и я дал подробную характеристику нашему источнику. В частности, сказал, что он немец, близок нам идеологически, вместе с другими патриотами готов всячески содействовать борьбе с фашизмом. Работает в Министерстве воздушного флота и очень осведомлен. Как только ему стал известен срок нападения Германии на Советский Союз, он вызвал на внеочередную встречу нашего разведчика, у которого состоял на связи, и передал настоящее сообщение. У нас нет оснований сомневаться в правдоподобности его информации.
После окончания моего доклада вновь наступала длительная пауза. Сталин, подойдя к своему рабочему столу и повернувшись к нам, произнес:
– Дезинформация! Можете быть свободны.
Мы ушли встревоженные. Многое пришлось передумать, напряженное состояние не покидало ни на минуту. А вдруг наш агент ошибся? А ведь я от имени Управления внешней разведки заверил И.В. Сталина в том, что информация не вызывает сомнений»
[260].
«В тот день, когда Фитин вернулся из Кремля, – вспоминает П.А. Судоплатов, – Берия, вызвав меня к себе, отдал приказ об организации Особой группы из числа сотрудников разведки в его непосредственном подчинении. Она должна была осуществлять разведывательно-диверсионные акции в случае войны. В данный момент нашим первым заданием было создание ударной группы из числа опытных диверсантов, способных противостоять любой попытке использовать провокационные инциденты на границе как предлог для начала войны. Берия подчеркнул, что наша задача – не дать немецким провокаторам возможности провести акции, подобные той, что была организована против Польши в 1939 году, когда они захватили радиостанцию в Гляйвице на территории Германии. <…>
Я немедленно предложил, чтобы Эйтингон был назначен моим заместителем. Берия согласился, и в канун войны мы стали искать людей, способных составить костяк специальной группы, которую можно было бы перебрасывать по воздуху в районы конфликта на наших европейских и дальневосточных границах. Военный опыт Эйтингона был значительно больше моего, и поэтому в этом вопросе я в значительной степени полагался на его оценки – именно он выступал связующим звеном между нашей группой и военным командованием. Вместе с ним мы составляли планы уничтожения складов с горючим, снабжавших немецкие моторизованные танковые части, которые уже начали сосредоточиваться у наших границ.
20 июня 1941 года Эйтингон сказал мне, что на него произвел неприятное впечатление разговор с генералом Павловым, командующим Белорусским военным округом. Поскольку они с Эйтингоном знали друг друга по Испании, он попросил дружеского совета у Павлова, на какие пограничные районы, по его мнению, следовало бы обратить особое внимание, где возможны провокации со стороны немцев. В ответ Павлов заявил нечто, по мнению Эйтингона, невразумительное, он, казалось, совсем ничего не понимал в вопросах координации действий различных служб в современной войне. Павлов считал, что никаких особых проблем не возникнет даже в случае, если врагу удастся в самом начале перехватить инициативу на границе, поскольку у него достаточно сил в резерве, чтобы противостоять любому крупному прорыву. Одним словом, Павлов не видел ни малейшей нужды в подрывных операциях для дезорганизации тыла войск противника»
[261].
До нападения Германии на СССР оставался один день.
Из воспоминаний Анатолия Яковлевича Серебрянского:
«Я живу у маминой сестры на Тверском бульваре.
– Где мама и папа?
– В командировке.
Это меня не удивляет. Странно только то, что мы переехали с Гоголевского бульвара».
Глава 8. Суровые годы Великой Отечественной
Деятельность Я.И. Серебрянского во время Великой Отечественной войны практически не изучена, и этому есть несколько причин. Во-первых, Яков Исаакович ушел из жизни, находясь под следствием, и оставить воспоминаний не мог. Во-вторых, большинство документов о разведывательно-боевой деятельности специальных структур НКВД – НКГБ СССР и Коминтерна в 1941–1945 гг. вплоть до недавнего времени хранились под грифом «Особой важности» или «Совершенно секретно». Даже сейчас значительная часть архивных материалов засекречена. В-третьих, о некоторых аспектах деятельности советских и коминтерновских спецслужб по организации партизанского движения на оккупированных фашистами территориях СССР и проведении оперативно-боевой работы в странах Восточной Европы до августа 1991 года писать не разрешалось по идеологическим соображениям. Интерес к этой теме, однако, не иссякал, и поэтому реальные факты тайной войны зачастую заменялись мифами и легендами, художественным вымыслом. Лишь в последние годы она стала находить объективное освещение в отечественной и зарубежной историко-публицистической литературе. К сожалению, подавляющее число специалистов, занимающихся историей спецслужб, об участии нашего главного героя в операциях 2-го отдела и IV Управления НКВД – НКГБ в годы войны почти ничего не знают. Самого Серебрянского давно нет, поэтому на страницах этой книги о нем говорят его боевые товарищи. И разумеется, документы из архивов Коминтерна и компетентных ведомств нашей страны.