Отшельник - читать онлайн книгу. Автор: Ульяна Соболева cтр.№ 39

За мной никто и никогда не ухаживал. Наверное, поэтому все, что происходило постепенно, заставляло забывать, что я пленница и по ночам запираю дверь своей спальни, и не могу уснуть, потому что мне страшно, что он ворвется ко мне. Я знала, что Огинский приходит под двери моей спальни. Я слышала его приближающиеся шаги. Так же, как и удаляющиеся. Но днем… днем мне начало нравиться проводить с ним время. Тогда как ночью я с ужасом ждала, что он сорвется и предъявит свои права. Потому что с каждым мгновением этот момент становился все ближе и ближе.

Но я не думала, что он настанет настолько быстро и настолько страшно… Потому что Огинский… Рома… умел заставить расслабиться. И я расслабилась настолько, что не поняла, в какой момент рядом со мной снова оказался зверь. Но все это было потом. Пока что я пребывала в иллюзии и ожидании скорого побега. Со мной вышли на связь… одна из горничных оставила для меня записку, чтоб я позвонила Ларисе, она придумала, как вытащить меня из логова Огинского. А утром мама сказала мне, что им купили билет обратно домой. И я поняла, что, возможно, выберусь из этого кошмара целой и невредимой — я жестоко ошиблась. Я не просто не узнала Огинского за это время, я видела лишь то, что мне позволяли увидеть… и истинное чудовище мне еще ни разу не показалось.

Я не знал, что со мной происходит, но это происходило, и я чувствовал, как меняюсь изнутри. Она меня меняет. Было в ней что-то искреннее, чистое, не испачканное жизнью. Её не трепало и не окунало в болото. Она верила в какие-то чудеса, и ее глаза искрились, как у умалишенной, как обычно светятся у детей. Я из того магазина приехал домой, а пальцы, как четки, перебирали ее кружевной шарфик, и перед глазами молочно-белое тело изогнутое, тонкие руки на перекладине, торчащие тугие соски и эти кружева между ног, впились в плоть и скользят по складкам, исторгая из девчонки гортанное мычание. У меня зудели губы от желания выдернуть к дьяволу этот кусок тряпки и лизать ее там, где она касалась растертых нижних губ. Жадно и долго вбиваться в нее языком, именно это я и представлял, когда потом, обмотав шарфик вокруг напряженного и раскаленного до боли члена, дергал ладонью вверх-вниз, изгибаясь на простынях и закатывая глаза, представляя, как вылизав досуха ее узкую дырочку, с ревом насаживаю это тело, покрытое бисеринками пота, на свой член и трахаю… трахаю… трахаю… брызгая в нее спермой и рыча ее имя. У меня выработался на него фетиш, я произносил его часто вслух, играя каждым слогом и наслаждаясь его звучанием. Оно было символично для меня… оно олицетворяло то же самое, что и значило.

Я хотел ее так, как ни одну женщину «до». Меня разъедало этой похотью. Я не мог успокоиться. Все мои мысли так или иначе сводились только к ней. Я не работал — Марк все делал за меня, я не листал досье конкурентов и не проверял работу своих рейдеров. Я ни черта не делал… точнее, нет, делал — я игрался со своей игрушкой в жизнь. В настоящее. Во что-то, во что сам никогда не верил и так жаждал заполучить от нее, что скулы сводило.

Как в долбаных сказках, я, словно чудовищная спящая красавица, проснулся от ее поцелуя. Смешно и розово до оскомины на зубах, но это правда. Я постоянно думал о них. О ее губах. О язычке, толкающемся в мой, заставляющем член ныть и дергаться в предоргазменных спазмах, о ее дыхании, о стонах… о руках в моих волосах. Просто поцелуи… мои первые за всю жизнь. И я не целовал, я пожирал ее рот, я его насиловал. Я в нем трепетал. Мне казалось, это круче секса. Пил ее прерывистое дыхание, собирая пальцами сладкие конвульсии сокращающегося лона, и понимал, что не отпущу. Она моя. И мне насрать, что она думает по этому поводу. Солнечная девочка уйдет из этого дома только мертвой. И когда произнес про себя… понял, что не уйдет даже мертвой. Здесь и останется. Моя! Скалился своему сумасшествию в зеркало и поправлял галстук. Расправляя воротник рубашки заутюженный и острый, как бритва. Мне нравилось это ощущение беспрерывного падения в бездну ее неба. Нет, я не расправлял крылья, я сжимал когтями свою добычу и несся куда-то в ее синеву.

И злорадно не боялся разбиться, как истинный эгоист, я прекрасно знал, что мы разобьемся с ней вместе. Маленькая бабочка запуталась в моей паутине, и я ревностно прослежу, чтоб ни одна тонкая нитка-проволока не ослабила натяжение. Я каждый раз с любовью буду проверять натяжение и затягивать сильнее, чтоб до крови и до отметин.

Я не посылал ей цветы с посыльным. Ни хренааа. Мне нравилось выбирать их самому. Как и все, что делается впервые, это вызывало эйфорию. Я брал машину и перся в город с рассветом. Это был особый маниакальный кайф — подниматься раньше, чем солнце, и ехать по пустой трассе, представляя, как она восторженно вскрикнет, увидев новый стеклянный горшок с цветами. Днем, пока нас не было, в ее комнате соорудили полки над потолком. Я хотел превратить ее комнату в оранжерею, засыпать ее цветами. Засыпать всем, что она любит. Я изучал досье и отмечал каждую мелочь в блокнот. Нет, это не было желание ей угодить. Это нечто большее, неподвластное моему собственному пониманию. Когда ей привезли цветы первый раз… она восторженно трогала лепестки пальцами, а потом с каким-то благоговением поливала из графина, став на носочки и прикусив кончик розового язычка.

Для меня привозили самые разные, экзотические, выращенные какими-то неслыханными способами, орхидеи. Их пересаживали в горшки. И я привозил цветы в особняк. Мне, как прыщавому подростку, было стыдно тащить цветы ей. Но я отпирал дверь в ее спальне своим ключом и ставил очередной цветок на полку. Запирается от меня. Дурочка. Я, если захочу, снесу в этом доме все двери, а захочу, она будет спать на коврике у моей кровати. Но мне не хотелось. Я выжидал. Не подходил к ней. Смотрел издалека, как спит. Мне нравилось на нее смотреть. Я мог зависнуть надолго. Уходил и становился под струи ледяной воды, чтобы успокоиться. Шлюх не хотелось. Больше ни разу. Ее хотел. Так хотел, что выл волком, в очередной раз самоудовлетворяясь и разрываясь на части от понимания, что она не говорит мне свое долбаное «да». И мне адски хочется его выдрать из нее насильно, чтоб кончала и орала мне “да”, сломанная и раздавленная весом моего тела.

Но было нечто иное, завораживающее и не дающее сломать… я ее узнавал. Мне нравилось изучать. С каждым днем все больше и больше. Ни к кому я не подходил настолько близко, как к ней. Я показывал ей столицу. Надя восторженно внимала каждому моему слову, спрашивала, заглядывала в витрины магазинов с сувенирами и по-детски радовалась, когда я их покупал. Не золото, не бриллианты, не шмотки, а сувениры.

«Мама будет в восторге… а Митя… да, ему понравится этот шар с куполами… А можно им отправить?

— Можно.

— Дааа? О, боже! Спасибоооо».