Повседневная жизнь Тайной канцелярии - читать онлайн книгу. Автор: Игорь Курукин, Елена Никулина cтр.№ 62

Тайная канцелярия и позднее держала братьев под надзором. Из объемистого дела следует, что в 1760 году Ерофей Каржавин прибыл в Россию и поступил на службу в Коллегию иностранных дел; его племянник остался в Париже, но обучался под покровительством посла Голицына. Что же касается Дементьева, то Шувалов попросил Коллегию иностранных дел «вызвать» его в Россию, однако после наведения справок выяснилось, что доноситель оказался правосудию недоступен, так как скончался еще в 1756 году. ^[323] Чиновники тайного сыска беспокоились по поводу этой истории не напрасно. Заграничная учеба Федора Васильевича Каржавина (1745–1812) принесла свои плоды. По отзывам наставников, он имел «великую охоту к продолжению всяких занятий» и был «отроду весьма остр», но чиновничья карьера его не прельстила. По возвращении в Россию в 1765 году он преподавал французский язык в Троицкой духовной семинарии; затем определился «архитекторским помощником» в Экспедицию кремлевских строений к В. И. Баженову, публиковался в «Живописце» Новикова, а в 1773 году, вопреки воле отца, опять уехал за границу и оказался в Америке. Во время борьбы американцев за независимость россиянин занимался «лекарством», «купечеством», «преподаванием»; одобрял восставших, осуждая при этом рабство негров и произвол в отношении индейцев. В 1788 году беспокойный путешественник вернулся в Россию, где тщетно пытался вновь устроиться в Иностранной коллегии. Во Францию его больше не выпустили – в 1790-е годы он перевел на русский «Марсельезу», а на полях книг и под рисунками делал записи, направленные против «главных тиранов России». Но клиентом Тайной экспедиции Каржавин-младший все-таки не стал, под старость угомонился и последние годы служил переводчиком в Адмиралтействе.

На худой конец, чтобы облегчить свое положение, можно было обвинить любого ближнего. Так, в 1754 году «сиделец» Одоевской воеводской канцелярии крестьянин Алексей Костюков «крикнул» «слово и дело» на товарища по несчастью посадского Сидора Чернова «по первому и второму пунктам, токмо он, Костюков о тех двух пунктах сказал, якобы они зависят в интересе». То есть мужик хорошо знал, о чем именно следует доносить по «первым двум пунктам», но сознательно свел дело к третьему пункту – ущербу государственному «интересу», заключавшемуся в том, что оговоренный им Чернов якобы «торговал воровскими денгами» – фальшивыми гривенниками. Несмотря на то, что доказать обвинения арестант не смог, ему удалось избегнуть наказания за лжедоносительство. Костюкову повезло – в захолустной канцелярии не нашлось палача, чтобы «отделать» кнутом неудачливого доносчика. ^[324]

Даже из самой отдаленной тюрьмы можно было известить столичные учреждения о насилиях и злоупотреблениях местных властей или помещиков, квалифицируя их, несмотря на все запреты, как «государево дело» либо выдвигая обвинения в оскорблении чести царя или умысле на его жизнь. При всей абсурдности многих заявлений (например, о колдовском умысле на царское здоровье высших чинов Тобольска) следственный механизм по политическим преступлениям должен был каждый раз вступать в действие.

Администраторы петровского и последующих царствований хорошо сознавали ущерб государственным интересам от ложных доносов по «слову и делу»; но все же отменить их не решались – на неотвратимости этого следственного ритуала держалась вся система политического сыска при его малочисленном аппарате и скудных дознавательных возможностях. Но в этом крылась и слабость механизма, позволявшая подводить под статью его собственных не в меру ретивых слуг. Так, в 1722 году по ложному доносу об измене был арестован и отправлен в кандалах в Преображенский приказ полковник Батасов, командовавший карательной экспедицией против Тарского восстания в Сибири. ^[325]

Но грамотный местный самодур мог точно таким же образом бороться со своими обличителями и даже с собственным начальством, как поступал воевода города Енисейска Михаил Полуэктов, занимавший этот пост с 1731 года. В течение нескольких лет на него поступило 18 челобитных, обвинявших его во взятках – в частности, при наборе рекрутов, в «бое и обидах», неправых разбирательствах «не по форме суда» и даже в нецелевом использовании крестьянских телег – администратор выезжал на них «для ловли зайцев». На наглого начальника жаловались все: от тобольского митрополита Антония до уездных крестьян. В конце концов его делом занялся губернатор Алексей Сухарев. Но Полуэктов к его суду «не пошел» (четыре раза не являлся в губернскую канцелярию), а в 1737 году сам заявил «слово и дело» на вышестоящее начальство: мол, само брало огромные взятки «от набора рекрут» и продавало в Китай казенный порох. Таким образом, губернатор, как лицо заинтересованное, следствие вести уже не имел права; но и прибывшего из Петербурга следователя, майора Игнатия Орлова, Полуэктов объявил «вором и разбойником», изобретательно выискивал криминал на всех показывавших против него свидетелей. Как можно было, по его мнению, верить подьячему Ивану Замащикову, если его дед был сосланным в 1699 году стрельцом, а весь их «род изменнической и цареубийцы»? В 1740 году буйного начальника все же доставили в Тайную канцелярию – но очередной дворцовый переворот сопровождался милостивыми указами стремившейся завоевать популярность у подданных новой власти; добрая правительница Анна Леопольдовна повелела «вину ему упустить». ^[326]

Государственные крестьяне тоже использовали донос, чтобы поквитаться с представителями местной администрации. К примеру, в сентябре 1744 года крестьяне дворцовой Заборовской волости Григорий Андреев «с товарищи» подали жалобу на управителя, титулярного советника Тимофея Микулина, не пустившего верноподданных мужиков к литургии в высокоторжественный день рождения самой императрицы Елизаветы. Казалось бы, лютует над бедными мужиками зверь-управитель из армейских поручиков. Но по следствию картина предстала иной: Микулину стало известно, что при поставке фуража для проходивших армейских полков, осуществлявшейся несколькими богатыми крестьянами вверенной ему волости вместе с подьячим Михаилом Прововым (именно он писал челобитную от имени «угнетенных»), неизвестно куда подевались 104 четверти овса и 400 пудов сена. Когда выяснилось, что отставной служивый посадил вороватых мужиков под арест до разбирательства дела и никакого неуважения к царствовавшей особе и в мыслях не держал, он был сразу же «свобожден». ^[327]

Одним из способов информирования о действительных или мнимых преступлениях стали анонимные подметные письма, которые можно было обнаружить в самых разных местах: в царской почте, на крыльце или в покоях дворца, а также в храмах, развешенными на улице или подброшенными на чей-то двор. Их целью было воздействие не только на власть, но и на подданных, в какой-то степени заменявшее отсутствовавший жанр политической публицистики. Они не были стеснены формальными рамками и известными «пунктами»; авторы пренебрегали канцелярскими оборотами и выражали свои чувства весьма эмоционально.