На эти вопросы я категорически заявил сенатору, что взятки в интендантстве брали все, от малого до великого: без этого никакие сделки не совершались.
— Вы можете подписать это показание? — спросил Кузьминский.
— Отчего же нет? С удовольствием! — ответил я.
— А начальник тыла Надаров брал взятки или нет? — последовал новый вопрос сенатора.
На это я ответил:
— Из главной администрации интендантства я знаю только двух лиц, безупречных в этом отношении: это генерал Надаров и заведующий передвижением войск полковник Захаров; других я не знаю.
— А вы лично давали кому-нибудь взятку?
— Давал, но не в харбинском интендантстве. С моего разрешения однажды мой артельщик в Верхнеудинске дал взятку смотрителю складов…
Я назвал сумму взятки (несколько сот рублей) и рассказал, при каких обстоятельствах эта взятка была дана.
НЕДОРАЗУМЕНИЯ С ИРКУТСКОЙ ТАМОЖНЕЙ
Наше «Русское мукомольное товарищество» поставляло в армию гречневую крупу, и после эвакуации армии осталось у нас в Верхнеудинске 60 вагонов несданной крупы. Мы решили отправить эту крупу в Иркутск. Отправка состоялась в конце февраля. В это время получился правительственный указ об обложении с 1 марта всякого зерна и круп, следующих из Забайкалья в Иркутск, пошлиной в 30 копеек с пуда.
Крупа наша пришла в Иркутск 24 февраля. По заведенному железнодорожному порядку на станции Иркутск были поставлены на всех дубликатах соответственные штемпеля о прибытии крупы, и тотчас же заявлено в иркутскую таможню. Последняя уклонилась в февральские дни принять нашу крупу к освидетельствованию под предлогом, что она завалена очередными грузами.
Как раз в это время я проезжал из Харбина в Петербург, и мой артельщик доложил мне в Иркутске, что таможня отказывается в настоящий момент принять крупу к досмотру. Я сделал распоряжение держать крупу в вагонах, пока таможня, освободившись, не примет ее. За простой вагонов я должен был платить 100 рублей в сутки, но я не думал, что этот простой будет продолжительным. Нисколько не сомневался я и в том, что даже по вновь изданному указу моя крупа ни в каком случае не будет подлежать обложению пошлиной, раз она прибыла в Иркутск ранее марта месяца. С этой уверенностью я и уехал спокойно в столицу.
ХЛОПОТЫ В ПЕТЕРБУРГЕ
Прибыв в Петербург, я получил от моего артельщика в Иркутске телеграмму, в которой он извещал меня, что таможня требует уплаты пошлины на крупу. Я немедленно отправился на прием к премьер-министру Коковцеву и объяснил ему все обстоятельства дела. Он ответил, что и сам получил из Иркутска несколько телеграмм по этому делу, но, будучи очень занят, не успел еще назначить специальную комиссию для рассмотрения этого вопроса; он надеется, что недоразумение скоро выяснится. Коковцев предложил мне повидать директора департамента неокладных сборов и объяснить ему сущность моего дела.
Решив принять это предложение, я предварительно побывал у директора Русско-Азиатского банка, Алексея Ивановича Путилова, и спросил его, не знаком ли он с директором департамента неокладных сборов Министерства финансов. Путилов ответил, что хорошо знаком с ним, и дал мне для него свою визитную карточку, в которой написал, что просит оказать мне всякое возможное «законное содействие».
С этой рекомендательной запиской Путилова я и явился к директору департамента. Меня встретил представительный чиновник, с большой седой бородой, лет шестидесяти на вид. Выслушав меня весьма любезно, он откровенно сказал мне:
— Видите ли, господин Кулаев, все зависит от того, как посмотреть на данный вопрос. Можно сделать и так и этак. Возможно, что юридически дело будет обстоять так, а практически — совсем иначе. Я получил распоряжение от премьер-министра Коковцева назначить комиссию для рассмотрения вашего дела. В этой комиссии я буду председательствовать. Путилова я, может быть, приглашу в комиссию, а может быть, и нет…
Проще говоря, за словами чиновника чувствовался вопрос: «А сколько дашь?»
Видно, и здесь было в силе правило: не подмажешь — не поедешь.
Признаться, я никак не ожидал этого от такого высокого чиновника, почтенного бородача.
Комиссия вскоре была собрана и вынесла постановление, без объяснения своих доводов, обложить мою крупу пошлиной.
Узнав об этом постановлении, я дал телеграмму своему артельщику отправить крупу обратно в Забайкалье, в Верхнеудинск. Я был уверен, что у Иркутского интендантства крупы нет, и взять ему таковую негде, и что оно, рано или поздно, обратится все равно ко мне. Крупа в Верхнеудинске была сложена в склады железнодорожной станции. Интендантство в Иркутске узнало об отправке мной крупы в Забайкалье и сообщило моему артельщику, что оно принимает мою крупу в Верхнеудинске по цене 1 рубль 50 копеек за пуд. Артельщик протелеграфировал мне об этом в столицу. Я ответил ему: крупу сдать. Но сделать это оказалось не так просто. Прошло около недели; и ко мне от артельщика снова пришла телеграмма, сообщавшая, что сдать крупу невозможно без расхода 3 копеек с пуда. Ответил — дать.
Потом я узнал, что делал приемщик интендантства, смотритель складов. Принимал он за день или за два мешков десять крупы и потом говорил, что ему некогда, что он занят другой работой, и прекращал приемку. Жаловаться было некому. Расходы шли, надо было платить за пользование складами и хранение; мыши и крысы проедали мешки; крупа рассыпалась. Что другое мне оставалось делать, как дать взятку?
Обо всем этом я и рассказал впоследствии в Харбине сенатору Кузьминскому.
ПОЕЗДКИ В ШТАБ КУРОПАТКИНА
В течение Русско-японской войны мне пришлось два раза ездить — в 1904 и 1905 годах — в штаб генерала Куропаткина, который находился в городе Ляояне, в Мукденской провинции. Во время этих поездок я мог наблюдать буйства и бесчинства офицеров на станциях железной дороги.
Вспоминаю, как на одной из станций сильно подвыпивший офицер гонялся на железнодорожных путях, с револьвером в руках, за солдатом, убегавшим от него.
Помню также, как я однажды вечером сидел в зале первого класса большой станции Ляоян. Весь зал был битком набит и заставлен столиками и столами, за которыми сидели офицеры всевозможных чинов, от прапорщика до полковника. Один из офицеров, сидевший вблизи меня за столиком, был порядочно навеселе и начал бушевать. Потом мне сказали, что он — из запасных, происходит из какой-то известной петербургской семьи. Он поднял шум и неистово кричал на весь вокзал только потому, что официант подал ему теплый чай. Стакан с этим чаем он пустил в лицо официанту и, выскочив из-за стола, побежал бить буфетчика.
Меня удивило не буйство этого офицера, а то обстоятельство, что никто из сотни военных, сидевших тут же, не попытался как-нибудь сократить расходившегося ресторанного героя.
Случилось, однако, так, что как раз в это время на перроне вокзала находился заведующий передвижением войск, строгий полковник Захаров, ожидавший проезда через станцию великого князя Кирилла Владимировича. Услышав крики бушевавшего офицера, он вбежал с перрона в вокзальный зал и громким голосом вскричал: