Великие исторические сенсации. 100 историй, которые потрясли мир - читать онлайн книгу. Автор: Елена Коровина cтр.№ 47

Ну а поскольку влияние друидов сильнее всего ощущалось в старой доброй Англии, то и традиций, связанных с веником, там больше всего. Напомним главные. Во-первых, нельзя подметать после захода солнца: плохо видно, и вместе с сором можно вымести что-то нужное и даже свое счастье. Во-вторых, нельзя подметать в течение всего мая, поскольку в это время нехорошо брать у природы (а веник – ее часть) силы, они нужны расцветающему миру. В-третьих, нельзя позволять чужим мести в вашем доме: они не только могут стащить что-то, но и забрать вашу удачу. Не правда ли, вполне здравые установки?

Наши российские предки славились умением смотреть в корень. Как сказано в словаре Даля, веник – пучок из веток. До революции слова «веник» и «ветви» писались через «ять», что говорило об их родстве, ибо «яти» встречались довольно редко и не случайно. Примечательно, что на Волге вообще говорили не «веник», а «ветник». Поменяем глухое «т» на звонкое «д» – что получим? Правильно – ведник, то есть тот, кто ведает, что делать. Ну а тут уже и до «той, что ведает» – ведьмы (заметьте, писавшейся тоже через «ять») один шаг. Словом, наши предки преотлично понимали магическую суть «простого» веника и издревле верили, что, наводя чистоту домашнюю, веник наводит чистоту телесную и энергетическую, изгоняя нечисть и болезни. Это они выяснили опытным путем в русской бане. Ну а какая же баня без веничка, особенно березового?! Именно березовый веник считался на Руси оберегом. Часто вязались малые веники – не для хозяйского подметания, а для… домового. Его и изображали нередко с веничком. Когда переезжали в новый дом, брали с собой старый веник. Считалось, что на нем переезжает домовой. Правда, на новом месте старым веником не пользовались, после «переезда домового» выбрасывали на перекресток и покупали новый, чтобы не «приметать старье и проблемы». Еще славяне верили, что на ветвях берез, склонившихся у воды, живут добрые духи женского рода – живицы. И если осторожно срезать такие ветви, можно принести на них живицу в дом. Тогда она будет помогать в домашних делах, делиться с семьей силой и жизненной энергией, отгонять злых духов.

Впрочем, мудрый Бенджамин Франклин тоже понимал символическую суть веника. Не потому ли он поместил его на герб своего Клуба кожаных фартуков? Ведь веник еще и символ нерушимой крепости силы и духа, непобедимой общности, так как хрупкие прутики, собранные вместе, не сломать никому. Не о таком ли государстве, где все едины и равны, мечтал отец-основатель Северо-Американских Штатов? И не его вина, что «выросло что-то не то». Как говорится, «что выросло, то выросло – обратно не воротишь…».

Нити истории путаны и непонятны. Почему непредсказуемая Клио выдвигает того или иного человека на авансцену – часто полная загадка. Иногда эти загадки обрастают романтическими легендами. Легенда о рождении российской императрицы Екатерины II воистину сенсационна.

Отчего Елизавета Петровна сделала своим наследником голштинского принца Карла-Петера-Ульриха под именем Петр III, вполне понятно: он был сыном ее любимой сестры Анны Петровны. Сама же императрица Елизавета I хоть и имела сыновей, но, увы, незаконных, которые претендовать на трон не могли. Но почему в невесты наследнику императрица Елизавета выбрала неприметную Софию-Фредерику-Августу, принцессу Ангальт-Цербстскую?!

Это немецкое семейство из города Штеттин не обладало ни богатством, ни знатностью. В списках многочисленных немецких герцогов их имя стояло чуть не на последнем месте. Даже на семейных сборищах в Голштинии (практически все немецкие герцоги были в родстве между собой) ангальтцербстское семейство сидело в конце стола. Российский дипломат, князь Василий Долгоруков, писал из Парижа в Петербург: «В сложных расчетах русской политики оно ничтожно малая величина».

О самом ангальт-цербстском герцоге Долгоруков извещал, что он «даже не владетельный князь, а служит в незначительном чине генерал-майора в прусской армии». К тому же герцог слыл человеком малообразованным, скучным и на семейные праздники приглашался только потому, что супруга его, Иоганна-Елизавета, – урожденная принцесса Голштинская.

Тогда, возможно, Елизавете было приятно выдать Петеньку за дочь женщины, принадлежащей по крови к голштинскому семейству? Ведь и саму Елизавету некогда прочили в невесты одному из голштинских принцев. Неужто в выборе супруги для племянника, а в сущности – будущей императрицы России Елизавета руководствовалась всего лишь воспоминаниями о прошлой сердечной привязанности? Но ведь известно, что Елизавета хоть и была любвеобильна, но очень умна и знала все нити тайных интриг – почему же она выбрала малопримечательную немочку Софию Ангальт-Цербстскую?..

А ведь выбор был велик. Чуть не два десятка живописных парсун и медальонов с прелестными личиками юных европейских принцесс были выставлены в личных покоях императрицы. Елизавета советовалась с придворными, даже спросила у Петеньки: «Сердце мое, кто тебе по душе?» Но Петенька только недовольно буркнул: «Из-за этих дур не стоит отрывать меня от сражения!» – и понесся к своим оловянным солдатикам. Именно они, а никак не реальная жизнь, составляли весь смысл его существования.

«Позовите камергера Бецкого!» – приказала императрица и, привычно прихорашиваясь, взбила напудренные локоны парика. Хоть у Елизаветы и есть морганатический супруг, мил-друг Алешенька Разумовский, но от одного вида высокого и статного Ивана Ивановича Бецкого у любой женщины сердце екнет. Красив Иван Бецкой, ничего не скажешь, а уж история его жизни и вовсе – чистый роман!

Родился Бецкой в 1704 году, в Стокгольме и был незаконным сыном наизнатнейшего князя России – генерала Ивана Юрьевича Трубецкого, верного соратника отца Елизаветы, царя Петра. Но вот беда – в 1701 году генерал попал в плен к шведам, был брошен в каземат и умер бы от воспаления легких, если бы в его судьбу не вмешалась баронесса Агнесс Вреде, вдова влиятельнейшего шведского сановника. Она забрала больного Трубецкого в свой дом, и благородный поступок вылился в горячее чувство. Вот от этой страстной любви военного времени и появился Иван Бецкой, увы, незаконнорожденный. Правда, это не особенно помешало Бецкому. Хоть он и звался фамилией, «обрубленной» от Трубецкого, зато отец передал ему огромное богатство и даже добыл дворянское звание. Бецкой получил отличное образование, был принят в лучших домах России и Европы. Как и все Трубецкие, он слыл бесстрашным воином и фехтовальщиком, заводил романы и попадал в «авантажные приключения». Однако главное, что унаследовал Бецкой от отца, – острый, ясный ум и необычайная прозорливость. Так, он в числе других немногих, но верных сторонников верил в то, что именно дочь Петра должна править на российском престоле. Возвращаясь из очередной поездки, Бецкой рассказывал молодой Елизавете о европейской жизни и политических играх. Так что благодаря ему «княжна в загоне» оказывалась в курсе всех интриг и событий.

Естественно, что и Елизавета начала интересоваться Бецким. И вот что она узнала от посла в Париже, тоже своего сторонника – князя Василия Долгорукого. Оказалось, в конце июля 1728 года в его парижской резиденции двадцатичетырехлетний Бецкой по уши влюбился в восемнадцатилетнюю герцогиню Иоанну-Елизавету Ангальт-Цербстскую. Та, уже два года будучи замужем, никак не могла зачать ребенка и приехала в Париж лечиться. Неизвестно, помог ли ей французский доктор или вышла какая иная оказия, но через пару месяцев юная герцогиня вернулась в свой Штеттин и вскорости подарила супругу дочку. Говорили, девочка родилась семимесячной, но для недоношенного младенца выглядела весьма крупной и упитанной. Описывая эту пикантную историю, Василий Долгорукий совершенно недвусмысленно давал понять Елизавете, что отцом «недоношенной» девочки был явно не герцог Ангальт-Цербстский, а умелый любовник Бецкой. И между прочим, девочкой этой была как раз София-Фредерика-Августа Ангальт-Цербстская, на чей портрет вот уже который день придирчиво взирала нынешняя императрица Елизавета.