Слушая этот длинный и обстоятельный перечень, я понял, что ланч предстоит капитальный. Я расслабился, пустившись в обсуждение блюд и прочие приятные разговоры.
– Ты так и не сказал, что ты думаешь по этому поводу, – озабоченно обратился Мехта к де Сузе, нарушив атмосферу беспечности.
– Ты придаешь этому слишком большое значение, – отмахнулся де Суза.
– Ха! Слишком большое значение! Если десять тысяч человек кричат под окном твоего офиса, что тебя надо убить, трудно не придавать этому значения.
– Они же угрожали не тебе лично, Чандрабабу.
– Не мне лично, но я вхожу в число тех людей, с которыми они хотят расправиться. Тебя-то это напрямую не касается, согласись. Твоя семья приехала из Гоа. Ваш родной язык конкани, а конкани очень близок к маратхи. Ты говоришь на маратхи не хуже, чем на английском, а я в этом чертовом языке ни в зуб ногой. А ведь я родился здесь, йаар, и мой папа тоже. У него целая сеть предприятий в Бомбее. Мы платим здесь налоги. Мои детишки ходят в здешнюю школу. Вся моя жизнь связана с Бомбеем. А они кричат «Махараштра для маратхов» и хотят выгнать нас из дома, где мы жили испокон веков.
– Попробуй взглянуть на все это с их точки зрения, – мягко посоветовал ему Клифф.
– Я должен взглянуть на свое выселение и на лишение меня всего, что я имею, с их точки зрения? – бросил Мехта с таким возмущением, что люди за соседними столиками обернулись на него. Он продолжил чуть тише, но с неменьшей страстностью: – Я должен взглянуть на свое убийство с их точки зрения?
– Дорогой мой, не рычи на меня, я не собираюсь тебя убивать, – взмолился де Суза. – Я люблю тебя не меньше, чем моего троюродного шурина. – Мехта рассмеялся, девушки с облегчением подхватили смех, довольные, что возникшее за столом напряжение разрядилось. – Я вовсе не хочу, чтобы кто-нибудь пострадал, и тем более ты. Но нужно встать на их точку зрения, чтобы понять, чем они недовольны. Махараштра – их родной штат, маратхи – родной язык. Их отцы и деды, все их предки жили здесь бог знает сколько времени – три тысячи лет, а может, и больше. И они видят, что все предприятия, все компании принадлежат выходцам из других штатов, и все лучшие рабочие места достаются им же. Они не могут смириться с этим. И мне кажется, у них есть свой резон.
– Но ведь полно мест, где могут работать маратхи, – возразил Метха. – Почтовое ведомство, полиция, школы, государственный банк и другие учреждения. Однако этого им мало. Эти фанатики хотят выпереть нас из Бомбея и Махараштры. Но поверь мне, если им это удастся, они потеряют значительную часть денег, талантов и мозгов, благодаря которым здесь все создано.
Клифф де Суза пожал плечами.
– Возможно, они готовы уплатить эту цену. Я, коненчо, не поддерживаю их, но мне кажется, что люди вроде твоего деда, который приехал сюда из Уттар-Прадеш без гроша в кармане и завел здесь крупное дело, кое-чем обязаны нашему штату. Люди, владеющие всем, должны поделиться с теми, у кого нет ничего. Ты называешь их фанатиками, но они хотят, чтобы другие услышали их – ведь в том, что они говорят, есть доля истины. Понятно, что они озлоблены и обвиняют во всех бедах тех, кто приехал сюда из других мест и нажил здесь состояние. И ситуация все больше обостряется, дорогой мой троюродный шурин. Бог знает, к чему это приведет.
– А ты что скажешь, Лин? – обратился ко мне за поддержкой Мехта. – Ты приезжий, но поселился здесь надолго и говоришь на маратхи. Что ты думаешь об этом?
– Я выучил этот язык в маленькой деревушке Сундер, – ответил я. – Жители ее говорят на маратхи, на его просторечном варианте. Хинди они знают плохо, а английского не знают совсем. Махараштра – их родина вот уже две тысячи лет, как минимум. Пятьдесят поколений их предков возделывали здесь землю.
Я помолчал, давая другим возможность вставить замечание или задать вопрос, но все внимательно слушали меня, не забывая и о еде. Я продолжил:
– Когда я вернулся в Бомбей вместе со своим другом, гидом Прабакером, я поселился в трущобах, где он живет еще с двадцатью пятью тысячами таких же, как он, в большинстве своем приехавших из разных деревень Махараштры. Они бедны, и каждая тарелка супа достается им ценой тяжкого труда. Повседневное существование для них – это терновый венец. Наверное, им трудно примириться с мыслью, что люди со всех концов Индии живут в комфортабельных домах, в то время как они ютятся в лачугах и умываются из дренажных канав в столице своего родного штата.
Я занялся тем, что было у меня на тарелке, ожидая реакции со стороны Мехты. Она последовала через несколько секунд:
– Но послушай, Лин, это ведь не вся правда. На самом деле все гораздо сложнее.
– Да, я согласен. Все не так просто. В трущобах живут не только махараштрийцы, но и люди из Пенджаба, Тамилнада, Карнатака, Бенгалии, Ассама и Кашмира, и не все из них индусы. Среди них есть сикхи и мусульмане, христиане и буддисты, парси и джайны. Проблема не сводится к положению махараштрийцев. Бедняки, как и богатые, прибыли со всех концов Индии. Проблема в том, что бедняков слишком много, а богачей очень мало.
– Аррей бап! – воскликнул Мехта. – Святой отец! Ты несешь тот же бред, какой я постоянно слышу от Клиффа, йаар. Он неисправимый долбаный коммунист.
– Я не коммунист и не капиталист, – улыбнулся я. – Я эгоист. Мой лозунг: «Пошли вы все подальше и оставьте меня в покое».
– Не слушайте его, – вмешалась Лиза. – Трудно найти человека, который сделает для тебя больше, чем он, если ты попал в беду.
Наши глаза на миг встретились, и я почувствовал одновременно благодарность и укол совести.
– Фанатизм – это противоположность любви, – провозгласил я, вспомнив одну из лекций Кадербхая. – Как-то один умный человек – мусульманин, между прочим, – сказал мне, что у него больше общего с разумным, рационально мыслящим иудеем, христианином, буддистом или индусом, чем с фанатиком, поклоняющимся Аллаху. Даже разумный атеист ему ближе, чем фанатик-мусульманин. Я чувствую то же самое. И я согласен с Уинстоном Черчиллем, сказавшим, что фанатик – это тот, кто не желает изменить свои взгляды и не может изменить тему разговора.
– Так давайте не будем фанатиками и сменим тему, – рассмеялась Лиза. – Клифф, я всей душой надеюсь, что ты поведаешь нам все подробности романтической истории, произошедшей на съемках «Кануна»
[137]
. Что там случилось?
– Да, да! – возбужденно вскричала Рита. – И расскажите об этой новенькой девице. О ней ходят такие скандальные слухи, что просто страшно произнести вслух ее имя. И еще, пожалуйста, об Аниле Капуре
[138]
! Я люблю его до самозабвения.
– И о Санджае Датте
[139]
! – вторила ей Гита, вся дрожа от одного упоминания этого имени. – Это правда, что вы были на вечере, который он устроил в Версове? Господи, я отдала бы все на свете за то, чтобы побывать там! Расскажите, расскажите нам обо всем этом!