Собибор. Восстание в лагере смерти - читать онлайн книгу. Автор: Иван Беркутов cтр.№ 20

Помощник коменданта Вакс, играя плеткой, обратился к узникам с такой речью:

– Вам повезло! Сейчас вас отведут на вокзал, и вы поедете в Германию. Фюрер дарует вам жизнь. Вы будете работать в Германии как квалифицированные специалисты и честным трудом оправдаете свое никчемное существование. Вместе с вами поедут ваши семьи, и вещи можете взять с собой.

Позже оказалось, что вся эта речь представляла собой циничную ложь. Она входила в общую систему лжи, которую создало руководство нацистов вокруг программы уничтожения всех евреев Европы.

Впрочем, кое-что было правдой. Женщин и детей действительно погрузили в машины и повезли на вокзал. Мужчин построили в колонну и погнали туда же пешком. Но уже когда колонна проходила мимо гетто, его жители, сами изголодавшиеся, стали бросать через колючую проволоку хлеб, картошку, морковь и кричать:

– Вас ведут на смерть! Вы слышите? На смерть!

И вот колонна пришла в поле. Там, в тупике, вдали от вокзала, на рельсах стояли 25 товарных вагонов. В каждый загоняли 70 человек – мужчин, женщин, детей. В вагонах не было ни нар, ни скамеек. Да и зачем они? Ведь было так тесно, что даже присесть было нельзя. Стояли, прижатые друг к другу.

Так они ехали четверо суток, не зная, куда. За все это время им не дали ни крошки хлеба, ни капли воды. И из вагонов не выпускали, нельзя было справить нужду.

Рядом с Печерским оказалась молодая женщина с трехлетней девочкой на руках. Эту девочку – золотоволосую, с синими глазами – Александр заметил еще в лагере в Минске. Они разговорились. Мать девочки рассказала, что она студентка Политехнического института, а ее муж – военный врач. Где он теперь, она не знает. Хочет верить, что он жив.

– Как тебя зовут? – обратился Александр к малышке.

– Этеле.

– Иди ко мне. Ведь маме трудно держать тебя на руках.

Девочка доверчиво протянула ручки, перешла к Печерскому. Склонила голову ему на шею и сразу же задремала. Мать Этеле, видимо, чувствовала себя неловко и то и дело порывалась взять ребенка обратно. Однако Александр видел, что она сама едва держится на ногах, и каждый раз качал головой и говорил:

– Нет, я не устал, подержу еще.

Была одна причина, почему он так охотно взял на руки Этеле. Два года назад он ушел из дома на фронт, оставив там единственную дочь, Эллочку. И когда он держал на руках этого ребенка, ему казалось, что это голова его дочери лежит у него на груди…

Но вот ребенок проснулся и стал беспокойно оглядываться.

– Я здесь, рядом, – успокоила ее мать.

– Мама, мне жарко! – пожаловалась девочка. – И я хочу домой…

Что можно было ей ответить? В вагоне и правда царила ужасная духота. Но сделать с этим было ничего нельзя. И домой Этеле не могла вернуться, можно было только попытаться отвлечь ребенка от печальной действительности. И Печерский спросил:

– А где твой дом?

– В гетто, – ответила девочка. – Там у нас нары и много-много тряпок…

Тут Печерский вспомнил, что у него в кармане осталась вареная картофелина. А еще есть фляга, которую удалось спрятать под рубахой. Он достал то и другое, дал ребенку. Она поела, попила и немного повеселела…

От Печерского Этеле перешла на руки к Лейтману, от него – к портному Борису Эстрину, затем к экономисту Лейбе Сроговичу, Александру Шубаеву, Борису Цыбульскому…

Так, передавая друг другу ребенка, они доехали до конечного пункта. На пятые сутки, к вечеру, эшелон прибыл на заброшенный полустанок. На станционной вывеске заключенные увидели надпись: «Собибор». Тогда они еще не знали, что она означает, не подозревали, что их здесь ждет.

С одной стороны от станции простирался лес, с другой находился лагерь, обнесенный трехметровым забором из колючей проволоки в три ряда. Эшелон перевели на запасной путь. И здесь заключенным в первый раз за все время дали воду. Но по-прежнему – никакой еды.

На следующее утро эшелон подали на территорию лагеря. Появилась группа немецких офицеров, человек десять. Во главе шел плотный немец. Как позднее узнал Печерский, это был комендант Первого лагеря Френцель. Заключенным приказали выйти из вагонов и построиться. Френцель вперил в них свои маленькие глазки и скомандовал:

– Столяры и плотники, вперед! И бессемейные тоже!

Вышли человек восемьдесят, большей частью – военнопленные. Люди из гетто остались на месте. Среди них не было столяров, и большинство были обременены семьями… Отобранных повели в лагерные мастерские. Уходя, Печерский оглянулся, пытаясь отыскать глазами маленькую Этеле и ее мать. Но не увидел. И вскоре он узнал, что в тот же день Этеле и ее мать, как и все остальные женщины, прибывшие с их эшелоном, были уничтожены в газовой камере. А Печерский, Цыбульский и другие военнопленные остались жить только потому, что объявили себя столярами и плотниками.

Все это вспомнилось Александру в ту ночь, когда он в последний раз обдумывал новый план побега. Видимо, его сознанию требовались эти воспоминания – чтобы предохранить его от возможных ошибок. А еще – чтобы отточить его ненависть…

Следующий день прошел без каких-либо происшествий. В течение дня Печерский то и дело ловил на себе вопросительные взгляды друзей. Они хотели узнать, надумал ли их командир хоть что-то. Но он пока молчал.

Тем же вечером обе группы, готовившие побег – люди Лео и люди Печерского, – собрались в слесарной мастерской. Инициатором собрания был Лео. Он решил, что раз Печерский не предлагает нового плана, то надо обсудить ситуацию и придумать такой план вместе. Он изложил эту идею Печерскому, и тот не стал возражать. План у него уже был. Но он готов был выслушать и другие предложения. Вдруг кому-то придет в голову что-то вовсе небывалое? В любом случае новый план люди должны были принять сообща.

Шмуэль и Лео, лагерные старожилы, выставили на общий стол добытую где-то муку и сахар, и кузнец Рейман принялся печь оладьи. Пек он их на кузнечном тигле, да так ловко, словно всю жизнь этим занимался.

Юный ювелир Шломо с раздражением смотрел на людей, нагрянувших в мастерскую. За последние дни Шломо очень изменился. Мальчишка, до этого не знавший вкус вина, теперь он каждый день доставал где-то водку и все время ходил пьяный. Иначе он не мог: только так он мог загнать куда-то на задворки сознания мысль о том, что его сестра и отец погибли. После их смерти жить вообще-то не стоило, но он почему-то еще жил. Шломо никак не мог решить – сколько времени он должен длить свое никчемное существование. Он находился в состоянии тягостного недоумения. Другие люди его раздражали. Поэтому ему совсем не нравилось это собрание в мастерской.

– Сейчас капо Берлинер учует запах ваших оладий и придет сюда, – заявил он подпольщикам. – Тогда вам крышка! И хорошо бы, потому что от вас много шума.

– Ты опять пьян, – заметил на это Рейман.