Джеб чуть усиливает хватку; трудно не заметить, как близко мы друг к другу – мои руки обвивают шею Джеба, его грудь касается моих ребер, его бицепсы – моих лопаток и коленей…
Я перестаю сопротивляться, когда он ступает с цемента на деревянный пол.
Сначала мне кажется, что мы направляемся к кафе, но Джеб минует галерею с игровыми автоматами и поворачивает направо, к выходу, следуя за полукружием света, который отбрасывает фонарик на шлеме. Наконец он боком толкает дверь. Я моргаю, пытаясь привыкнуть к яркому свету. Порывы теплого ветра треплют мои волосы. Джеб осторожно ставит меня на нагретый солнцем бетон, садится рядом, снимает шлем и встряхивает волосами. Он несколько недель не стригся, и они отросли так, что касаются плеч. Густая челка черной занавеской опускается до самого носа. Джеб развязывает красно-синюю бандану, которая затянута на бедре, и набрасывает ее на голову, чтобы волосы не лезли в глаза.
Темно-зеленые глаза изучают повязку на моем колене, сквозь которую проступает кровь.
– Я же говорил тебе купить новую защиту. Наколенник уже давным-давно надо было поменять.
Ну вот. Джеб разговаривает со мной, как этакий старший брат, хотя он старше всего на два с половиной года и на один класс.
– Ты снова говорил с моим папой, да?
На его лице, когда он начинает возиться со своими наколенниками, появляется натянутое выражение. Я следую примеру Джеба и снимаю оставшийся наколенник.
– Вообще-то, – говорю я и мысленно ругаю себя за то, что не удержалась и нарушила молчание, – вообще-то спасибо вам с папой за то, что вы в принципе позволяете мне приходить сюда. Ведь тут так темно, и с маленькой беззащитной мной может случиться что-нибудь страшное.
У Джеба подергивается мускул на челюсти – явный знак, что я попала по больному месту.
– Твой папа тут ни при чем. Ну, не считая того, что он держит магазин спорттоваров, а значит, тебе вдвойне стыдно забивать на снаряжение. Скейтборд – опасная штука.
– Да-да, типа, Лондон тоже.
Я смотрю на сверкающие под солнцем машины на парковке и разглаживаю рисунок на футболке – кровоточащее сердце, обвитое колючей проволокой. Это почти рентгеновский снимок моей грудной клетки.
– Круто, – говорит Джеб, отбросив наколенники в сторону. – Значит, ты продолжаешь злиться.
– А я должна перестать?! Вместо того чтобы поддержать меня, ты встал на сторону папы! И теперь я не смогу поехать, пока не закончу школу. В самом деле, и почему это я злюсь?
Я щиплю собственные перчатки, чтобы подавить гнев, от которого буквально горит во рту.
– По крайней мере, оставшись дома, ты закончишь школу.
Джеб принимается снимать налокотники и с треском отдирает липучку, подчеркивая свои слова.
– Я бы и там закончила.
Он фыркает.
Нам не стоило об этом говорить. Обида еще слишком свежа. Я так радовалась программе иностранного обмена, которая позволяет старшеклассникам провести последний учебный год в Лондоне, одновременно зарабатывая баллы для поступления в один из лучших художественных университетов.
В тот самый, куда собирается Джеб.
Поскольку он уже получил стипендию и собирается летом переехать в Лондон, две недели назад папа пригласил его на ужин, чтобы поговорить об этой самой программе. Я подумала: вот здорово, ведь если Джеб будет на моей стороне, можно считать, что билет на самолет у меня практически в кармане. Однако они с отцом сообща решили, что мне еще рано ехать в Лондон. Они, блин, решили.
Папа беспокоится, потому что Элисон питает отвращение к Лондону – там слишком многое связано с семейной историей Лидделлов. Он думает, если я поеду, это может спровоцировать рецидив. Элисон и без того истыкана иголками, как нарик.
По крайней мере, папина логика ясна. Но я до сих пор не понимаю, почему Джеб-то против. Впрочем, какая уже теперь разница? Последняя возможность записаться была в прошлую пятницу, и сейчас ничего не изменишь.
– Предатель, – ворчу я.
Он слегка наклоняет голову, заставляя меня взглянуть на него.
– Я хочу как лучше. Тебе еще рано уезжать так далеко от отца… там нет никого, кто бы мог за тобой присматривать.
– А ты?
– Но не каждую же минуту. У меня будет безумный график.
– А мне и не нужно, чтобы кто-то был рядом каждую минуту. Я не ребенок.
– Я не говорю, что ты ребенок. Но ты не всегда действуешь разумно. Вот, например. – Он подцепляет и с щелчком отпускает мои порванные лосины.
Я чувствую радостное волнение – и хмурюсь, убеждая себя, что мне просто щекотно.
– Значит, я не имею права на ошибку?
– Не на ту ошибку, которая может тебе навредить.
Я качаю головой.
– Как будто мне не вредно торчать здесь. В школе, которую я терпеть не могу, с одноклассниками, которые считают, что шутки про кроличий хвост, который я якобы прячу, – это очень смешно. Большое тебе спасибо, Джеб.
Он вздыхает и выпрямляется.
– Ну конечно. Я во всем виноват. Видимо, и в том, что ты сегодня чуть не пропахала носом цемент.
Нотка обиды в его голосе задевает какую-то струнку в моей душе.
– Ну, немножко ты все-таки виноват, – говорю я уже мягче, сознательно стараясь ослабить напряжение. – Я бы давно освоила «олли», если бы ты не бросил вести занятия.
У Джеба вздрагивает губа.
– А что, новый тренер, Хитч… он тебя не устраивает?
Я толкаю его в бок, давая волю долго сдерживаемой досаде.
– Нет, не устраивает.
Джеб делает вид, что морщится от боли.
– Уж он бы не отказался… что-нибудь устроить. Но я сказал ему, что набью…
– А ты-то здесь при чем?
Хитчу девятнадцать, и он – общая палочка-выручалочка по части поддельных удостоверений. Тюрьма по нему плачет. Нет, я не собираюсь с ним связываться, но это, в конце концов, мое дело.
Джеб искоса смотрит на меня. По-моему, назревает поучительный разговор о том, что пикаперы – зло.
Я сбиваю ногтем с ноги кузнечика, чтобы его шепот не добавлял неловкости. Ее и без того хватает.
К счастью, за спиной у нас распахивается дверь. Джеб отодвигается, чтобы пропустить выходящих девушек. Нас окутывает облачко парфюма, когда они проходят мимо и машут Джебу. Он кивает в ответ. Мы смотрим, как они садятся в машину и выезжают с парковки.
– Кстати, – говорит Джеб, – сегодня пятница. Ты не собираешься к маме?
Я охотно меняю тему.
– Папа будет ждать меня в клинике. А потом я поеду в магазин: я обещала Джен подменить ее на последние два часа.
Посмотрев на свои разорванные лосины, я перевожу взгляд на небо – такое же ярко-синее, как глаза Элисон.