Я задумываюсь, что такого необычного в дереве тумтум и почему клиентов здесь могут покусать. Но у меня проблема посерьезнее. Единственный способ добраться до игрушки – влезть на шкаф, но мне делается дурно всякий раз, когда я куда-то поднимаюсь.
По лабиринту полок я вернулась к кукле. Мягкая и чистенькая, она смотрела на меня. Ее хорошенькое личико сулило уйму интересных игр дома. В моей душе что-то пробудилось – тихая уверенность, что я справлюсь с поставленной задачей.
Я осторожно встала босыми ногами на нижнюю полку, цепляясь руками за следующую. Я лезла медленно, словно карабкалась по приставной лестнице. Две полки, четыре, шесть. Мерное пощелкивание спиц в руках у Овцы задавало ритм моим движениям.
Не осмеливаясь посмотреть вниз, я сосредоточилась на своей цели, до которой оставалось всего две полки. В их глубине мне мерещились норы, которые я замечала только краем глаза. Стоило посмотреть прямо, и я видела только темный узор древесных волокон.
Наконец я добралась до самого верха. От волнения у меня дрожали руки. Чтобы подбодрить себя, я погладила волосы куклы, сделанные из мягкой пряжи. От нее пахло стиральным порошком и ванилью. Я улыбнулась и тут заметила рядом клоуна, который сидел, прислонившись к задней стенке полки. Чем-то его веселая улыбка привлекла меня. Я потянулась к клоуну, ногтями свободной руки вцепившись в дерево, чтобы не потерять равновесие.
– Ты щиплешься! – раздался крик из-за спины клоуна, строгий и хриплый. Он звучал так, как будто кто-то потер друг о друга два куска наждачной бумаги.
Темные линии, которые я по ошибке приняла за древесные волокна, приобрели форму губ. Они раздвинулись, превратившись в огромную пасть с зубами, похожими на щепки, и бугристым серым языком. У полки был рот…
– Эй, полегче, слышишь? – рявкнула она.
От испуга я чуть не упала, но вовремя вцепилась в полку обеими руками, еще крепче прежнего.
– Решила похулиганить, да? – завопила та.
Из пасти пахло, как из выгребной ямы. Неровные зубы, сидящие в черных деснах, без предупреждения выскочили из дерева, точь-в-точь вставные челюсти. Ухватив обе игрушки, они вернулись на место; тряпичная кукла и клоун исчезли. И рот тоже – остались только древесные волокна и пустая полка.
От ужаса я потеряла равновесие. Морфей поймал меня в воздухе, прежде чем я успела закричать. Пока мы спускались, зубастая пасть как будто гналась за нами, перескакивая с полки на полку и проглатывая всё, что там лежало.
– Обязательно надо было разбудить полки, – ворчливо говорит Морфей, когда мы приземлились. – Ты разве не знаешь, что дерево тумтум самое обидчивое из всех? Теперь надейся, что игрушки, которые ты так отчаянно хотела заполучить, не будут тебя преследовать.
– Преследовать? – повторяю я, еще не придя в себя от страха. – Но их же съели!
– Нет. Эта пасть – двусторонний портал в другое измерение, в мир под названием Гдетотам… мир Зазеркалья.
Морфей нервно постукивает пальцами по коленке.
– Вещь, которая прошла через портал, могут отвергнуть у ворот. Тогда она вернется обратно, но вряд ли останется такой, какой была. Она изменится. Навсегда.
– Черт побери! – доносится до нас недовольный голос Овцы.
Мы не видим ее за разделяющими нас полками, но щелканье спиц затихло, и механическое гудение тоже. Железные ступни скребут по каменному полу: Овца появляется из-за угла.
Она бросает взгляд на пустые полки, а затем сразу несколькими латунными пальцами указывает на дверь и требует:
– Убирайтесь вон!
Чье-то громкое рыгание за нашими спинами заглушает эхо ее голоса. Мы поворачиваемся к нижней полке и видим, что на ней появился рот. Рыгнув еще раз, она выплевывает то, что проглотила.
Игрушки изуродованы и чудовищно изменились. Елочный шар обуглился, в середине появился огромный, налитый кровью глаз, который злобно смотрит на нас. Шар катится ко мне, но Морфей отпихивает его прочь. Увеличительное стекло разбилось, и из трещин сочится кровь. Серебристая дверная ручка завывает так, что меня охватывает дрожь. Чучело желтой канарейки – теперь розовое и без перьев – открывает клюв и издает пронзительный крик. В основании клетки появляются восемь проволочных ножек, и разгневанная птица приближается к нам.
Мы пятимся. Овца произносит слово, за которое мама бы наверняка ее отшлепала, и возвращается к кассе, бормоча что-то про сети.
Морфей взлетает, оставив меня одну среди полок.
– Помоги мне! – кричу я.
Сердце бешено колотится, так что трудно дышать.
– Я не всегда буду рядом, чтобы унести тебя, – говорит он, и драгоценные камни у него под глазами горят синим цветом искренности. – Ты сама должна придумать, как спастись.
Кто-то клюет меня в ногу. Я с криком отскакиваю, увидев отчаянно вопящую канарейку, и отталкиваю клетку. Та опрокидывается, железные ножки дергаются в воздухе, всё вместе напоминает перевернутую на спину черепаху.
Меня окружают новые и новые чудища.
Из белых кувшинов лезут тысячи жуков, щелкающих клешнями; они ничуть не похожи на веселых божьих коровок, нарисованных снаружи. Дверная ручка превратилась в старческую руку, которая подползает ближе и ближе, помогая себе скрюченными пальцами. Кукольные головки на крышках конфетниц лязгают зубами, крохотными и острыми, как булавки.
Я боязливо отступаю на несколько шагов, к двери магазина, стараясь не выпускать чудовищ из виду.
– Морфей! – снова кричу я, но его нигде не видно.
Изуродованные вещи расступаются, образуя проход. Появляются моя лоскутная кукла и клоун – они пришиты друг к другу окровавленной ниткой, как будто над ними поработал спятивший хирург. Вместо четырех глаз у них на двоих – три. На четвертый пришелся шов.
– Помоги мне найти глаз! – умоляет кукла. – Пожалуйста! Пожалуйста! Мой глаз!
От ее детского голоска и от приглушенного смеха клоуна меня пробирает дрожь. Я всхлипываю и, ослепленная слезами, пячусь дальше.
Овца стоит на прилавке и расправляет большую сеть.
– Прячься, глупая девчонка! – кричит она.
– Алисса, сделай что-нибудь! – возникнув над головами жутких тварей, приближающихся ко мне, кричит Морфей. – Ты – лучшее, что есть в обоих мирах. Используй то, что есть у тебя – и чего нет у них! Сделай что-нибудь, спаси нас всех!!!
В поисках убежища я ныряю за груду бабочкиных крыльев. Вязальные спицы валяются на полу, и я, протянув руку, хватаю несколько штук. Сидя в своем ненадежном укрытии, я не обращаю внимания на приближающиеся завывания и лязг. Я беру два крыла, прикладываю их к спице и представляю, что они срастаются. Получается совершенно новая порода бабочек – с металлическим туловищем, острым и смертоносным.
Бабочка-спица оживает в моих руках и трепещет крыльями. Ахнув, я выпускаю ее, и она летит к наступающим чудовищам. Я слишком потрясена, чтобы двигаться.