Нет. Я не брежу.
На меня снова нападает приступ чихания. Когда он прекращается, я облегченно вздыхаю: рука приобретает нормальный вид, а прочие части тела остаются прежними.
Незнакомец помогает папе встать. Тот отряхивает свои фланелевые брюки, и оба смотрят на меня широко раскрытыми карими глазами, как на неожиданный результат научного эксперимента.
Я щупаю макушку – единственную часть тела, которую мне не видно.
– О нет. Моя голова стала размером с шишку?
Незнакомец фыркает.
– Вовсе нет, девочка.
Он хлопает папу по спине.
– А у нее скеффингтоновское чувство юмора, а?
Появляется Чешик. Он лукаво улыбается. От радости я громко вскрикиваю.
На шее у него висит крошечная кукольная сумочка, в которой зияет рваная дыра. Грибы выпали. Но сквозь атласную ткань виднеются очертания дневника. Волшебные воспоминания Червонной Королевы по-прежнему со мной.
Я щупаю шею и убеждаюсь, что мое импровизированное ожерелье на месте, хотя ключик сделался размером с обычный дверной, после того как увеличился со мной вместе. Но дневник по-прежнему кукольного размера. Он, должно быть, вывалился из-за корсажа, до того как меня напоили чаем. Может, это и к лучшему. Будет проще справиться с ним, если эмоции снова выйдут из-под контроля.
Чешик отвинчивает себе голову, и она катится ко мне по полу, обвитая шнурком сумки. Обезглавленное тело, издавая глупое хихиканье, гонится за ней.
Папа и незнакомец улыбаются.
Почему папу совершенно не смущают все эти странности? И незнакомца тоже? И у них одинаковая простодушная ухмылка, как у Элвиса Пресли.
Более того, они так похожи, что…
Я свешиваю ноги с края. Яркие цвета вокруг сбивают меня с толку.
– Папа, это…
– О. Прости, Бабочка.
Папа вновь садится рядом со мной и обвивает рукой за талию, чтобы не помять крылья.
– Это Бернард.
– Зови меня дядя Берни, – произносит незнакомец.
Голова Чешика утыкается носом в мой пластмассовый сапог и останавливается. Я тяну сумку за шнурок, и голова начинает крутиться волчком. Когда дневник оказывается в моих руках, до меня наконец доходят слова незнакомца: «дядя Берни».
На моем лице расплывается улыбка. В его глазах я вижу понимание. И безусловную привязанность, которую я заслужила только тем, что родилась.
– Вы братья.
Берни улыбается еще шире.
– Да. Приятно наконец с тобой познакомиться.
Он кладет руку папе на плечо.
– Наши родные будут просто в восторге. Ведь мы уже совсем отчаялись.
У меня вырывается невнятный сдавленный звук.
– Дай ей воды, – говорит папа брату.
Брату.
Дядя Берни кивает и обещает скоро вернуться. Я разглядываю его спину – шире, чем у папы, – когда он выходит в мягкий коридор. Там виднеется еще десяток обитых тканью дверей, точно таких же, как в этой комнате.
Чешик прикручивает голову на место, взмахивает крыльями и следует за моим дядей, прежде чем я успеваю поблагодарить его за исцеление и за то, что он не потерял дневник.
Дверь закрывается, и мы с папой остаемся наедине. Стоит тишина, не считая потрескивания горящих свечей. Я вижу тревожные складки у него на лбу, которые появились в последнее время – с тех пор как исчезли мама и Джеб. Но морщинки вокруг глаз разгладила радость.
Всю жизнь я думала, что у нас больше нет родственников. В прошлом году я узнала, что мы с мамой – потомки магических существ из Страны Чудес. И вот, оказывается, у меня есть дядя. Дядя, который похож на Робин Гуда – принца воров.
Значит, есть и другие родственники. Тети, двоюродные сестры и братья, может даже бабушка и дедушка.
А у папы есть племянники и племянницы. Собственные родители…
– Когда мы их увидим? – спрашиваю я, надеясь, что он поймет, о чем речь.
– Моих родителей нет в живых, – отвечает папа с такой печалью, что мне тоже делается грустно. – Но у меня две сестры, а у них – дети. У Бернарда и его жены – тоже. Мы познакомимся с ними, как только найдем твою мать и Джеба. Не считая подземцев, в этой таверне останавливаются только рыцари Зазеркалья. Женщины и маленькие дети живут в других местах.
Я ошалело смотрю на него.
Папа берет меня за руки.
– Мы происходим от того же корня, что и Чарльз Доджсон. Когда он обнаружил путь в Страну Чудес и когда Алиса выбралась из кроличьей норы…
– Подожди, – перебиваю я. – Чарльз Доджсон обнаружил путь в Страну Чудес? Я думала, это Алиса рассказала писателю про кроличью нору и вдохновила его написать книжку. Ты хочешь сказать, он знал, что Страна Чудес существует на самом деле?
Папа жмет плечами.
– Нам известно лишь одно: что Чарльз призвал мужчин нашей семьи охранять врата Гдетотам. Они становятся рыцарями. Доходы от продажи его книг дают нам средства к существованию. Мы исполняли свой долг в течение ста лет. Мальчики проходят проверку, когда им исполняется семь. В семье обычно рождается только один сын с нужным геном. Мы с братом оказались исключениями. Ген был у нас обоих.
– Какой ген?
– Ясновидение, как и у Чарльза. Способность видеть слабые места в преграде между подземьем и миром смертных. Это как-то связано с множественными зеркалами.
Множественные зеркала, насколько мне известно, бывают только в «комнате смеха» в парке аттракционов. Я сглатываю, пытаясь понять, каким образом детское генетическое отклонение может послужить вратами в такое ужасное место, как зазеркальный мир. Но, опять-таки, может быть, ничего удивительного и нет, если вспомнить, что Страна Чудес основана на детских снах, кошмарах и воображении. Всё это – ее устои.
– Значит… у тебя была нужная способность? – спрашиваю я.
– Она есть, – поправляет папа. – Я забыл об этом, когда лишился своих воспоминаний. Но теперь они вернулись. Паучиха схватила меня спустя несколько месяцев после того, как я начал обучаться, чтобы стать Белым рыцарем.
Я сжимаю губы, чтобы они не дрожали. Мне следовало бы восхититься, представив папу рыцарем, но он говорит с неподдельной грустью – и я наклоняюсь, чтобы обнять его. Он обвивает меня руками, очень осторожно, чтобы не повредить крылья. Папа жалеет, что не прожил жизнь, для которой предназначался. Об этом жалеет и мама.
Мое рождение, всё мое существование было куплено ценой отказа от их благородного, величественного призвания. Не говоря уж о черном пятне на некогда прекрасных и причудливых пейзажах Страны Чудес, которая теперь гибнет из-за меня.
– Прости, – говорю я, жалея, что не могу в качестве извинения исправить все ошибки сразу.