Вначале ремесло Хасана шло как по маслу: живого товара хватало с избытком. Постепенно арабы истребили все окрестные общины – многих поубивали, уцелевших увезли на кораблях в неведомые страны. Тогда работорговцам пришлось двигаться вглубь страны и совершать свои набеги почти у самых границ земли великого народа мазиту, о котором я уже упоминал. По слухам, вскоре работорговцы собирались напасть на мазиту, рассчитывая одолеть их с помощью ружей и открыть новый, почти неисчерпаемый запас живого товара. Пока они истребляли небольшие племена, которые могли спастись лишь тем, что прятались среди холмов, поросших непроходимым кустарником.
Тропа, по которой мы следовали, оказалась оживленной невольничьей дорогой. Это мы скоро поняли по множеству человеческих скелетов, усеявших высокую траву у обочины. На запястьях у некоторых остались тяжелые кандалы. Вероятно, кто-то из этих несчастных умер от истощения, а иные, судя по разбитому черепу, были убиты в пути.
На восьмой день мы набрели на следы невольничьего каравана. Он направлялся к берегу, но по той или иной причине повернул обратно. Возможно, его предводителей известили о приближении нашего отряда. Или же им сообщили о караване, шедшем из другого места, и караванщики решили соединиться с ним.
С такого следа не собьешься. Сперва мы увидели труп мальчика лет десяти. Потом – стервятников, пировавших останками двух юношей. Одного из них застрелили, другого зарубили топором. Неизвестно почему, но их тела кое-как спрятали в траву. Еще через две мили мы услышали плач ребенка и скоро нашли девочку лет четырех, хорошенькую, но похожую на живой скелет. При виде нас она уползла прочь на четвереньках, словно обезьяна. Стивен поспешил за ней, а я – за банкой консервированного молока из наших запасов. Сердце у меня было не на месте. Вдруг Стивен окликнул меня, он явно был напуган. Я побрел к нему через кусты, понимая, что он обнаружил нечто ужасное. Там сидела молодая женщина, привязанная к стволу дерева, очевидно мать девочки: малышка цеплялась за ее ногу.
Слава богу, женщина была еще жива, хотя, наверное, умерла бы на заре следующего дня. Мы освободили ее, и зулусские охотники (добрейшие люди, когда не воюют) перенесли ее в лагерь. Мать и ребенка мы спасли, хотя и с трудом. Я послал за двумя мазиту, с которыми теперь сносно объяснялся, и спросил, зачем работорговцы так поступили.
Там сидела молодая женщина, привязанная к стволу дерева, очевидно мать девочки: малышка цеплялась за ее ногу.
Мазиту пожали плечами, и один из них ответил, криво усмехнувшись:
– Господин, эти арабы черны душою. Они убивают тех, кто не в силах идти дальше, или привязывают их к месту, обрекая на смерть. Если отпустить слабых, они могут окрепнуть и спастись. Свобода и счастье невольников – мука для арабов.
– Неужели? – гневно воскликнул Стивен, напомнив мне своего отца. – Неужели? При случае я покажу им, что такое мука!
Стивен, юноша добрый и мягкосердечный, в гневе становился неуправляем.
Через сорок восемь часов ему такой случай представился. В этот день мы рано разбили лагерь по двум причинам. Во-первых, спасенные женщина и дитя настолько ослабли, что не могли идти без отдыха, а нести их было некому. Во-вторых, мы нашли идеальное место для ночлега – покинутую деревню, через которую протекал ручей. Мы заняли несколько крайних хижин, огороженных забором, и благодаря Мавово, подстрелившему канну с подросшим теленком, предвкушали отличную трапезу. Пока Сэм варил бульон для несчастной рабыни, а мы со Стивеном наблюдали за ним и курили трубки, в сломанных воротах бомы, или терновой ограды, показался Ханс и объявил, что приближаются два отряда арабов с многочисленными невольниками.
Мы выбежали посмотреть и увидели два каравана, которые уже входили в деревню с другого конца и устраивали стоянку на бывшей рыночной площади. За одним из караванов мы следовали, хотя последние несколько часов шли стороной, поскольку зрелища, подобные тем, что я описывал выше, были невыносимы. Он состоял приблизительно из двухсот пятидесяти невольников и сорока с лишним стражников с ружьями – судя по платью, в большинстве своем арабов или полукровок. Во втором караване, который подошел с другой стороны, было не более сотни невольников и двадцать-тридцать стражников.
– Давайте поужинаем, – предложил я, – ну а потом навестим этих джентльменов, покажем, что мы их не боимся. Ханс, возьми флаг и привяжи его к верхушке этого дерева. Пусть увидят, к какой нации мы принадлежим.
Мы подняли английский флаг и вскоре в бинокль увидели, как забегали работорговцы, а рабы изумленно уставились на развевающееся знамя и оживленно заговорили между собой. Вероятно, иные из невольников уже видели такие флаги в руках английских путешественников или слышали, что их поднимают на кораблях и на побережье. Что английский флаг значит для рабов, они тоже наверняка понимали. Или же они уловили смысл фраз, которыми перекидывались надсмотрщики. В любом случае рабы не сводили глаз с флага до тех пор, пока не прибежали арабы с шамбоками, то есть с кнутами из кожи бегемота, и хлесткими ударами не оборвали их разговоры.
Вначале я думал, что арабы снимутся с лагеря и уйдут. В самом деле, они начали готовиться к этому, но потом передумали, вероятно, потому, что обессилевшие невольники засветло не дошли бы до другого источника. В конце концов арабы остались и развели костры. Кроме того, я заметил, что они приняли меры предосторожности на случай нашего нападения – расставили часовых и велели невольникам окружить лагерь бомами.
– Ну что, навестим соседей? – спросил Стивен, когда мы отужинали.
– Нет! – ответил я.
Поразмыслив, я решил, что лучше на рожон не лезть. Возможно, арабам уже известно, как мы поступили с их достойным хозяином, Хасаном, ведь он наверняка посылал к ним гонцов. Если пойдем к ним в лагерь, нас могут перебить без промедления. Или сначала примут как дорогих гостей, а потом отравят или перережут глотки. Лучше оставаться здесь и ждать, что будет дальше.
Стивен буркнул что-то относительно моей чрезмерной осторожности, но я пропустил его слова мимо ушей. Сделал я вот что: послал за Хансом и велел ему взять одного мазиту (обоими проводниками рисковать я не решился) и туземца из Хасановых рабов, смельчака, владевшего несколькими местными наречиями. Когда стемнеет, все трое должны были пробраться в лагерь работорговцев, разведать как можно больше, а если удастся, подобраться к невольникам и объяснить, что мы им друзья.
Ханс кивнул – ему нравились именно такие задания – и занялся необходимыми приготовлениями.
Мы со Стивеном тоже не сидели без дела: укрепили ограду, развели большие сторожевые костры, расставили часовых.
Наступила ночь. Ханс и его товарищи отправились на разведку, бесшумные, как змеи. Тишина изредка нарушалась меланхоличным пением, сменявшимся ужасными криками, когда арабы хлестали кнутами бедных певцов. Один раз грянул выстрел.