С Ханса мои мысли перескочили на Иссикора. Каким образом, интересно знать, характер этого человека изменился столь разительно, едва он вернулся в родную страну? Само путешествие за сотни миль от дома, предпринятое им в одиночку, показывало, что Иссикор сполна наделен такими достоинствами, как мужество, предприимчивость и решительность. Когда ему пришлось стать нашим проводником, он в основном молчал и держался отстраненно, однако не падал духом и не проявлял признаков пессимизма. А вот по возвращении домой вдруг мгновенно захандрил и превратился в законченного нытика. С великим трудом нам удалось уговорить Иссикора отвезти нас на остров, и при первом же признаке опасности он бежал без оглядки. Мало того, он покорно помогал доставить Сабилу, которую, как сам уверял нас в Черном ущелье, любил всем сердцем, на роковое свидание с богом и пальцем не пошевелил, чтобы спасти ее от страшного жребия. Наконец, всего несколько часов назад он произнес постыдную, пораженческую речь, которая, как я видел, потрясла и оскорбила его нареченную, а та, к слову, после чудесного спасения и трагической смерти отца сделалась куда более храброй, чем была ранее.
Я искал объяснений поведению Иссикора – и не находил, а потому решил поделиться своими соображениями с Хансом.
Готтентот выслушал меня, а затем ответил:
– Баас не держит глаза открытыми, во всяком случае днем, когда ему кажется, что опасности нет. Иначе он давно бы понял, что этот Иссикор стал слабым, как нагретый кусок железа. А отчего мужчины слабеют, баас?
– От любви? – предположил я.
– Верно, баас. Иногда любовь делает мужчин слабыми – таких мужчин, как мой баас. А еще от чего, баас?
– От выпивки, – процедил я сердито, платя Хансу за его ехидство той же монетой.
– Да, баас, мужчины вроде меня порой слабеют от выпивки. Такие, как я, баас, знают, что бывает полезно на время позабыть о мудрости, иначе небеса могут разозлиться. Но от чего слабеют все мужчины на свете, баас?
– Не знаю, Ханс.
– Значит, баас, мне снова придется повторить то, что сказал ваш достопочтенный отец, когда давал последние наставления перед смертью. Он сказал: «Ханс, если вдруг увидишь, что мой сын Аллан, который далеко не всегда разбирает дорогу, бредет прямиком в омут, то уж, пожалуйста, постарайся его оттуда вытащить».
– Ах ты, маленький лжец! – воскликнул я.
Ханс, нисколько не смутившись, продолжал:
– Все мужчины на свете слабеют от страха, баас. Иссикор гнется, точно нагретый железный прут, потому что внутри у него тлеет пламя страха.
– Но чего же он боится, Ханс?
– Как я уже говорил, держи баас глаза открытыми, он бы и сам давно догадался. Разве баас не заметил высокого смуглого жреца, перед которым расступались люди? Он подошел к Иссикору, когда мы в первый раз высадились на этот берег.
– Да, я видел его. Он вежливо поклонился Иссикору и, кажется, что-то ему вручил.
– Полагаю, баас не рассмотрел, что именно он дал Иссикору, и не услышал его мудрых слов? Ага, так и есть: баас мотает головой. А вот я все видел и слышал. Жрец дал Иссикору крошечный череп, вырезанный из слоновой кости. А может, из морской раковины или из застывшей черной лавы. Слова же он произнес вот какие: «Это дар вождю Иссикору от Хоу-Хоу; дар, который Хоу-Хоу посылает всем, кто нарушает закон и осмеливается покидать земли валлу». Так сказал тот жрец, а я стоял рядом и все слышал, но не стал ничего говорить баасу, потому что хотел посмотреть, что будет дальше.
– Ну же, Ханс, продолжай! Что было потом?
– Потом жрец ушел. А вот что Иссикор сделал с этим маленьким черепом и куда его дел, я не знаю. Быть может, он носит череп на шее, как баас носит подаренные ему женщинами портреты в медальоне.
– Хм… Но что же такого необычного в этом черепе, Ханс? Что он означает?
– Баас, я тут расспросил одного старика, пока мы плыли в лодке. Иссикор сидел на другом конце и не мог меня слышать. Мне сказали, баас, что череп означает смерть. Баас, верно, помнит, как в Черном ущелье нам говорили, будто всякого, кто посмеет покинуть владения Хоу-Хоу, непременно ожидают болезнь и гибель? Думаю, баас, Иссикор ухитрился не заболеть только потому, что жрецы ничего не ведали о его затее. Но он допустил ошибку, баас, когда вернулся, ведомый своей любовью к госпоже Сабиле, как рыба ведется на наживку, баас. И вышло так, что он заглотил крючок, ибо жрецы узнали о его возвращении, баас, и приготовили смельчаку достойную встречу.
– Что ты хочешь этим сказать, Ханс? Каким образом жрецы могут навредить Иссикору, особенно теперь, когда они все мертвы?
– Да, баас, они все мертвы и никому больше не навредят, но Иссикор был прав, когда кричал, что Хоу-Хоу жив. Дьявол живет вечно, баас. Его жрецы погибли, но Хоу-Хоу смог прикончить старого Валлу и может расправиться с Иссикором. В здешней вере, баас, много такого, чего добрым христианам вроде нас с тобой попросту не понять. Проклятия не действуют на христиан, баас, поэтому нам Хоу-Хоу не страшен. Но, баас, если кто поклоняется Великому Черному, он рано или поздно обязательно становится его жертвой.
Мне подумалось, что Ханс, сам того не зная, озвучил основополагающую и неоспоримую истину: те, кто преклоняет колени пред Ваалом, суть слуги Вааловы и живут по его закону, а кто таков этот самый Хоу-Хоу, как не Ваал, точнее, как не Сатана? Плод всегда будет тем же самым, как ни называй дерево, с ветвей которого его срывают. Впрочем, я не стал делиться своими мыслями с Хансом, рассудив, что они лишь собьют готтентота с толку; вместо этого я спросил, к чему он клонит и что, по его мнению, будет дальше с Иссикором. Он ответил так:
– Баас, я сказал ровно то, что сказал. Иссикору суждено погибнуть. Старик в лодке поведал мне, что все, получившие черный череп, умирают не позднее чем через месяц, а зачастую и намного раньше. Только посмотрите на Иссикора, баас! Я готов спорить, что он протянет не больше недели. У этого красавца такой унылый вид, баас, что, я думаю, госпожа Сабила быстро примирится с утратой. Вот почему Иссикор изменился, баас: его преследует страх смерти. И госпожа Сабила тоже изменилась, потому что оставила позади страх смерти и иные, гораздо худшие для нее опасности.
– Да уж, – протянул я, но не стал говорить, что Хансу не удалось полностью меня убедить.
Я кое-что знал об африканских язычниках и считал их верования полнейшим вздором, но был уверен в том, что этот вздор относится к числу наиопаснейших заблуждений. Человеческая душа, а в особенности душа дикаря, человека примитивного и невежественного, становится страшнейшим оружием, когда поддается влиянию многовековых суеверий и предрассудков, которые унаследованы им по праву крови. Когда жертве таких предрассудков сообщают в прорицании, сделанном от имени местного бога или дьявола, что она должна умереть, то в девяти случаях из десяти именно так вскоре и происходит. Нет, человека не убивают, он совершает своего рода моральное самоубийство. Как справедливо заметил Ханс, страх делает его слабее. Затем случается, если угодно, нервическое расстройство, губительное для организма, в назначенный час физические силы покидают несчастного, и он умирает.