Деникин. Единая и неделимая - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Кисин cтр.№ 100

6. Черноморскому флоту содействовать выполнению боевых задач генералов Тяжельникова и Добророльского и блокировать порт Одессу.

7. Разграничительные линии: а) между группой генерала Эрдели и Кавказской армией — прежняя; б) между Кавказской и Донской армиями — Калач, граница Донской области, Балашов, Тамбов, Моршанск, все пункты для Донской армии; в) между Донской и Добровольческой армиями — Славяносербск, Старобельск, Валуйки, Короча, Щигры, Верховье, Узловая, Кашира — все пункты для Донской армии; г) между Добровольческой армией и 3-м корпусом — северная граница Таврической губернии — Александровск.

8. Железная дорога Царицын — Поворино — Балашов предоставляется в общее пользование Кавказской и Донской армиям.

9. О получении донести.

Царицын, 20 июня 1919 года. № 08878.

Генерал-лейтенант Деникин.

Начальник штаба генерал-лейтенант Романовский.

Деникин объяснял свою позицию: «Директива 20 июня, получившая в военных кругах наименование «Московской», потом в дни наших неудач осуждалась за чрезмерный оптимизм. Да, не закрывая глаза на предстоявшие еще большие трудности, я был тогда оптимистом. И это чувство владело всем Югом — населением и армиями. Это чувство нашло отклик там, на севере, за линией фронта, среди масс, придавленных еще большевистским ярмом и с нетерпением, с радостью ждавших избавления. «Кассандры» примолкли тогда. Оптимизм покоился на реальной почве: никогда еще до тех пор советская власть не была в более тяжелом положении и не испытывала большей тревоги.

Директива в стратегическом отношении предусматривала нанесение главного удара в кратчайших к центру направлениях — курском и воронежском, прикрываясь с запада движением по Днепру и к Десне. В психологическом — она ставила ребром перед известной частью колебавшегося казачества вопрос о выходе за пределы казачьих областей. В сознании бойцов она должна была будить стремление к конечной — далекой, заветной цели. «Москва» была, конечно, символом. Все мечтали «идти на Москву», и всем давалась эта надежда».

Романовский в Ставке (из-за сложностей с обеспечением безопасности в людном Ростове она переехала в июле в Таганрог) подпрыгивал от нетерпения: «Хоть цепочкой, хоть цепочкой, но дотянуться бы до Москвы!»

Однако Врангель был в шоке: «Директива эта, получившая впоследствии название «Московской», являлась одновременно смертным приговором армиям Юга России. Все принципы стратегии предавались забвению. Выбор одного главного операционного направления, сосредоточение на этом направлении главной массы сил, маневр — все это отсутствовало. Каждому корпусу просто указывался маршрут на Москву».

Барон лукавит, ибо каждый в Белой Армии знал, что лучшими подразделениями в ней являются именно добровольческие и «цветные» части, сведенные вместе у Май-Маевского. Они составляли главную ударную мощь, поэтому всякому было понятно: где «цветные», там и направление главного удара. Тем более, что Деникин здесь же в Царицыне распорядился отобрать у Врангеля 7-ю пехотную дивизию генерала Тимановского, 2-ю Терскую пластунскую бригаду (небоеспособную, сведенную в батальон 200 штыков), Осетинский конный полк (60 сабель) и пластунские Осетинский батальон (еще не сформированный), отобрал и все шесть танков. Сам Врангель утверждал, что у него отобрали 2-ю Терскую казачью дивизию полковника Остроухова, Осетинский конный полк генерал-майора Разгонова и пластунские Терский и Осетинский батальоны. Взамен барону были посланы пять горских и инородческих полков (по версии Врангеля, 2-я Кубанская пластунская отдельная бригада генерал-майора Геймана, 3300 штыков). Кто-то из генералов привирает или просто запамятовал.

Так что обвинять Деникина в отсутствии главного операционного направления по меньшей мере наивно, а укорять в нелюбви к Кавказской армии еще и глупо. И уж совсем подло со стороны Врангеля было бросать главкому совершенно абсурдный упрек в якобы «предательстве Колчака» из-за того, что Деникин не пустился вскачь за Волгу выручать цепляющегося за Уральские горы адмирала, а пошел прямо на столицу.

До поры до времени препирательства между Ставкой и Врангелем не выходили за рамки чисто деловых, хотя и жутко нервировали всех, в этом участвующих. Деникин писал: «Но если сношения с «Харьковом», «Новочеркасском» и «Пятигорском» имели характер обмена оперативными взглядами и не выходили из пределов дисциплины и подчиненности, иначе обстояло дело с «Царицыном». Не проходило дня, чтобы от генерала Врангеля Ставка или я не получали телеграмм нервных, требовательных, резких, временами оскорбительных, имевших целью доказать превосходство его стратегических и тактических планов, намеренное невнимание к его армии и вину нашу в задержках и неудачах его операций. Особенное нерасположение, почти чувство ненависти, он питал к генералу Романовскому и не скрывал этого.

Эта систематическая внутренняя борьба создавала тягостную атмосферу и антагонизмы. Настроение передавалось штабам, через них в армию и общество. В борьбу вовлекалось и английское представительство, как я узнал впоследствии. Интрига получала лишнюю благодарную тему, а политическая оппозиция — признанное орудие.

Эти взаимоотношения между начальником и подчиненным, невозможные, конечно, в армиях нормального происхождения и состава, находили благодатную почву вследствие утери преемства Верховной власти и военной традиции и имели прямое отражение на периферии».

Пока армия побеждала и уверенно продвигалась вперед, на это тоже можно было не обращать внимания, но потом это непонимание вылилось в открытое противостояние, изнутри подточившее всю Доброволию.

Однако гладко было на бумаге. План Деникина, предусматривавший наступление на Москву, ограничивая фланги Днепром и Волгой, с ходу начал трещать по швам. Уже на следующий день после опубликования директивы Врангель прыгнул за Волгу — 3-я Кубанская казачья дивизия генерал-майора Николая Бабиева заняла село Средне-Ахтубинское, рассчитывая где-нибудь соединиться с уральцами. До этого с февраля Деникин посылал им деньги, орудия, ружья, патроны, броневики, обмундирование. Обнаружили казаки 3-го Кубанской дивизии генерал-майора Петра Мамонова (заменил раненного в голову Бабиева) первые разъезды сильно отступивших уральцев генерал-лейтенанта Владимира Акутина лишь 19 июля в районе озера Эльтон.

Май-Маевского вместо Курска и Орла потянуло на запад — на Полтаву и Кременчуг. Сидорин вообще топтался под Балашовым и Камышиным, больше обозначая наступление, чем реально наступая. 3-й армейский корпус генерал-лейтенанта Николая Шиллинга вышиб григорьевцев из Херсона и Николаева. При поддержке остатков Черноморского флота и английского крейсера «Карадог» он занял Кинбурнскую косу и Очаков, укрепившись в низовьях Днепра. После чего устремился на Одессу, что, с одной стороны, удлиняло линию фронта уже до Днестра и румынской границы, с другой — оставляло в тылу опаснейшего Махно с его непонятно откуда набегавшей «1-й партизанской дивизией».

Деникин оправдывал это «распухание фронта» тем, что «мы занимали огромные пространства, потому что, только следуя на плечах противника, не давая ему опомниться, устроиться, мы имели шансы сломить сопротивление превосходящих нас численно его сил. Мы отторгали от советской власти плодороднейшие области, лишали ее хлеба, огромного количества военных припасов и неисчерпаемых источников пополнения армии. В подъеме, вызванном победами, в маневре и в инерции поступательного движения была наша сила. Истощенный многими мобилизациями Северный Кавказ уже не мог питать надлежаще армию, и только новые районы, новый прилив живой силы могли спасти ее организм от увядания».