Несостоявшиеся столицы Руси. Новгород. Тверь. Смоленск. Москва - читать онлайн книгу. Автор: Николай Кленов cтр.№ 59

В 10–20-е гг. XVI в. оформились и драматические изменения образа России в европейском ментальном пространстве. Со времен Контарини, то есть со второй половины XV в., в редких описаниях России и русских доминировал образ «положительного варвара»: «Русские очень красивы, как мужчины, так и женщины, но вообще это народ грубый…» [Барбаро и Контарини о России. М.: Наука, 1971; Библиотека иностранных писателей о России. Т 1.СП6., 1836].

Сама же Россия довольно уверенно относилась к европейской периферии, для которой вполне естественно было среди прочего и использование европейской титулатуры.

Как справедливо указал А. Филюшкин, в Средние века открытие чужих народов и земель предполагало попытку их осмысления «по аналогии» через библейские и исторические образы. Вплоть до XV в. доминировала «монастырская география», и главным образцом творчества географов этой «школы» были так называемые Марра Mundi — карты мира, руководством к созданию которых послужила цитата из Книги Иезекииля: «Сия глаголет Адонаи Господь: сей Иерусалим, посреди языков положих его, и страны, яже окрест его».

Авторы таких карт представляли мир в виде креста, вписанного в окружность. Вертикальную составляющую креста формировали реки Танаис (Дон) и Нил, а горизонтальной перекладиной служило Средиземное море: так и получались четыре сегмента мирового круга. И на ранних европейских картах (например, Эбсторфской 1234 г.) отдельные русские города (Новгород, Полоцк, Смоленск, Киев) были расположены именно в «европейском» сегменте мира, а изображенные на картах условные «русские правители» походили на типичных европейских монархов.

Правда, достоверности изображениям наших краев на картах описываемого времени не хватало. На Францисканской карте 1350–1360-х единственным реальным объектом в наших краях оказался Новгород, а на шедевральном творении бенедиктинского монаха Андреаса Васпергера (1448) огромный «Новгород» занимал все пространство между Азовским и Балтийским морями. Видимо, так просачивались в наш мир сведения из параллельной вселенной победившей новгородской альтернативы.

К XV в. можно отнести и первые изображения собственно России на картах Европы, причем Россия на этих картах была помещена в однозначно европейский контекст [imperio Rosie magna за Доном и Волгой на карте Андреа Бианко 1436 г.; Rossia Bianko по берегам пограничной Волги на карте фра Мауро 1457–1459 гг.].

А с конца XV в. небольшим, но уверенным потоком пошли уже более реалистичные описания России в исполнении побывавших у нас европейцев (или но мотивам их рассказов), причем оценки по большей части были выдержаны в невероятно благостном по нашим временам духе.

Альберт Компьенский: «Во многом они [русские] лучше нас следуют Евангелию Христа… Хотя мы считали его [Василия III] схизматиком и почти язычником, и много раз выступали против него с оружием, тем не менее в деле спасения нашего и Христианской церкви он выказал себя в большей степени христианином, чем наши государи, которые похваляются титулами христианских, католических и защитников веры… У них считается великим и ужасным злодеянием обманывать и обделять друг друга, прелюбодейство, разврат и распутство редко встречаются в их среде. Противоестественные пороки им совершенно неизвестны, о клятвопреступлениях и богохульствах у них не слыхать» [Альберт Компьенский. О Московии // Россия в первой половине XVI в.: взгляд из Европы. С. 96–97].

Иоганн Фабри: «Нет другого народа, более послушного своему императору, ничего не почитающего более достойным и более славным для мужа, нежели умереть за своего государя. Ибо они справедливо полагают, что так они удостоятся бессмертия… Ибо где у [русских] обнаруживается корень жизни, там наши немцы скорее находят смерть [и не думал, что этой дурацкой поговорке столько лет…]; если те — Евангелие Божие, то эти воистину злобу людскую укоренили; те преданы постам, эти же — чревоугодию; те ведут жизнь строгую, эти же — изнеженную… Что касается государства, то те привержены аристократии, наши же предпочитают, чтобы все превратилось в демократию и олигархию» [Фабри И. Религия московитов, у Ледовитого моря // Россия в первой половине XVI в.: взгляд из Европы. С. 172–201].

Павел Иовий: «Книги сии [духовные] находятся почти у каждого московского боярина и кроме их они имеют еще у себя отечественные летописи и Историю Александра Македонского, Римских Кесарей и Антония и Клеопатры, писанные также на их отечественном языке… Вся Московия управляется самыми простыми законами, основанными на правосудии Государя и беспристрастии его сановников, и, следовательно, весьма благодетельными, ибо смысл оных не может быть искажен и перетолкован хитростию и корыстолюбием судей» [Библиотека иностранных писателей о России. Т. 1. СПб., 1836. С. 11–55].

Но с конца XV в. под прямым влиянием основных политических противников Московского Царства в Европе набирает силу альтернативная тенденция в изображении России, укрепленная авторитетом сильной польской «коперниканской» школы. Так, в комментариях Яна из Глогова к переизданию Птолемея «Московия» была однозначно записана в «Азиатскую Сарматию» [см.: Klug E. Das «asiatische» Russland… Historische Zeitschrift, 1987. № 245. S. 273]. Чрезвычайно интересна здесь и иллюстрация к Introductorium cosmographie 1507 г., связанной со все тем же Яном из Глогова, на которой Европа-Дракон (с будущей Речью Посполитой в качестве тела) сражается с Азией-Медведем (где центральную роль, как легко догадаться, играет «Московия»). В том же 1507 г. в новом переиздании Птолемея при участии знаменитого Бернарда Ваповского Ducatus Moscovia поместили за Рифейские горы и Герцинский лес на берега Ледовитого океана [см.: Филюшкин А. И. Василий III. М., 2010. С. 229].

Звучали и голоса (в первую очередь польские) против приведенных выше позитивных оценок «московитов».

Ян Лаский, гнезненский архиепископ и примас Польши: «Священнику [у московитов] для очищения совести с женою сожительствующей и желающей обвенчаться достаточно того, что он обольёт себя некоей заквашенной водой… их священники впадают в неправедность, когда они убивают воробья или какую-либо птицу, и они не прежде достигнут праведности, пока эта птица не сгниет совершенно у них под мышками. Таково у них наказание, которое не бывает столь суровым, если кто убьёт христианина… заслуживает у них признательности и достигает отпущения грехов, если кто убьет католика римского исповедания…» [Лаский Ян. О племенах рутенов и их заблуждениях // АИ. Т. 1. СПб., 1841. № CXXIII. С. 126–127].

Причем этапной и переломной при изучении эволюции образа России и её правителей в глазах Европы стоит признать многократно переиздававшуюся работу Герберштейна, известную сейчас как «Записки о Московии». Этот незадачливый дипломат, дважды побывавший в России (в 1517 г. выступал посредником в мирных переговорах Москвы и Литвы, а в 1526-м — в возобновлении договора 1522 г.) на долгое время задал образец для всех описаний России. Под его пером русские правители хитры, лицемерны, вероломны, воинственны, алчны: «Присоединил [Василий III] к своей державе множество областей не столько войной, в которой он был менее удачлив, сколько своей хитростью»… «Хотя после смерти Александра у Василия не было никакого повода к войне… он, видя, что король склонен более к миру, чем к войне…все же нашел случай к войне»…