Палачи и казни в истории России и СССР - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Игнатов cтр.№ 47

В новейшей отечественной историографии сложилось устойчивое представление о том, что именно Сталин является главным «творцом» трагических событий 1937–1938 гг. Существует большое количество документальных свидетельств о том, что Сталин в годы Большого террора тщательно контролировал и направлял деятельность Ежова. Он правил основные документы, готовившиеся в ведомстве Ежова, регулировал ход следствия и определял сценарии политических процессов. В период следствия по делу Тухачевского и других военачальников Сталин принимал Ежова почти ежедневно. Как следует из журнала записей посетителей кабинета Сталина, в 1937–1938 гг. Ежов побывал у вождя более 270 раз и провел у него в общей сложности более 840 часов. Это был своеобразный рекорд: чаще Ежова в сталинском кабинете появлялся только Молотов (105: Приложение 4).

Несмотря на то что большинство директив о терроре оформлялись как решения Политбюро, их истинным автором был, судя по имеющимся документам, Сталин.

Как утверждал в своих мемуарах Хрущев, значительную роль в 1937 г., помимо Сталина, играли также Молотов Ворошилов, Каганович, однако многие решения Сталин принимал единолично. За подписью Сталина на места шли директивы ЦК о проведении арестов и организации судов. В ряде случаев Сталин рассылал телеграммы с указаниями от своего имени. Например, 27 августа 1937 г. в ответ на сообщение секретаря Западного обкома партии Коротченко о ходе суда над «вредителями, орудовавшими в сельском хозяйстве Андреевского района», Сталин телеграфировал: «Советую приговорить вредителей Андреевского района к расстрелу, а о расстреле опубликовать в местной печати». Аналогичную телеграмму от своего имени в тот же день Сталин послал в Красноярский обком (106).

Сохранились собственноручные резолюции Сталина на поступавших к нему от Ежова протоколах допросов арестованных, в которых он требовал «бить». Например: 13 сентября 1937-го в письменном указании Ежову Сталин требует: «Избить Уншлихта за то, что он не выдал агентов Польши по областям (Оренбург, Новосибирск и т. п.)»; или 2 сентября 1938-го на сообщении Ежова о «вредительстве в резиновой промышленности» Сталин оставляет пометку: «Вальтер (немец)» и «избить Вальтера» (107).

До конца своих дней Сталин остался приверженцем применения пыток при дознании по политическим делам. Его жестокость в особой степени проявилась в последние годы жизни. В потоке поступавших на стол Сталина государственных бумаг все большую часть составляли протоколы допросов арестованных. Вновь были инспирированы громкие дела: «Ленинградское дело», «Дело Еврейского антифашистского комитета», «Мингрельское дело», «Дело Абакумова» и «Дело врачей», особенно беспокоившее Сталина. Ему казалось, что «вредительское» лечение» кремлевской верхушки является частью «всеобщего заговора», нити которого ведут за океан. Диктатор лично давал указания министру госбезопасности С.Д. Игнатьеву, в каком направлении вести следствие, и о применении к арестованным истязаний. Докладная записка Игнатьева Сталину от 15 ноября 1952 г. свидетельствует, что и за три с половиной месяца до смерти «вождь народов» настаивал на пытках арестованных: «Докладываю Вам, товарищ Сталин, что во исполнение Ваших указаний от 5 и 13 ноября с. г. сделано следующее:…2. К Егорову, Виноградову и Василенко применены меры физического воздействия и усилены допросы их, особенно о связях с иностранными разведками» (108).

Позднее Игнатьев описывал, как Сталин устроил ему разнос за неповоротливость и малую результативность следствия: «Работаете как официанты — в белых перчатках». Сталин внушал Игнатьеву, что чекистская работа — это «грубая мужицкая работа», а не «барская», требовал «снять белые перчатки» и приводил в пример Дзержинского, который не гнушался «грязной работой» и у которого для физических расправ «были специальные люди».

Н.С. Хрущев вспоминал, как в его присутствии разъяренный Сталин требовал от Игнатьева заковать врачей в кандалы, «бить и бить», «лупить нещадно». Сталинская жестокость зафиксирована и в его пометках «бить, бить» на многих опубликованных ныне так называемых расстрельных сталинских списках. Нарком Ежов был лишь способным и инициативным «учеником» Сталина. Он достаточно успешно справился с подготовкой нескольких открытых процессов, которые завершились полным признанием подсудимыми — видными деятелями большевистской партии — своей вины. Ежов лично участвовал в допросах и отдавал приказы о применении пыток. От НКВД, который возглавлял Ежов, исходила инициатива в проведении многих репрессивных акций. Сталин, несомненно, подталкивал Ежова к более активным действиям. В литературе неоднократно отмечался факт невиданной по интенсивности пропагандистской кампании, которая была организована вокруг НКВД и лично Ежова.

В 1937–1938 гг. Ежов получил все возможные награды и звания, занимал сразу несколько ключевых партийно-государственных постов. Его именем называли города, предприятия и колхозы. Однако Сталин расчетливо сохранял определенную дистанцию между собой и Ежовым и предпочитал возлагать «лавры» за массовое «разоблачение врагов» на НКВД и его руководителя. «Сейчас мне думается, когда я вспоминаю то время, — рассуждал в 70-е гт. по этому поводу известный советский писатель К. Симонов, — что раздувание популярности Ежова, его «ежовых рукавиц», его железного наркомства, наверное, нисколько не придерживалось, наоборот, скорее, поощрялось Сталиным в предвидении будущего, ибо, конечно, он знал, что когда-то наступит конец тому процессу чистки, которая ему как политику и человеку, беспощадно жестокому, казалась, очевидно, неизбежной; раз так, то для этого последующего периода наготове имелся и вполне естественный первый ответчик» (109).

«Великое кровопускание» было приостановлено решением Политбюро ЦК ВКП(б) № П65/116 от 17 ноября 1938 г. «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия». Сталин и Молотов, подписавшие директиву, подвели итоги репрессий. Они положительно оценили итоги кампании против внутрипартийной оппозиции (троцкистов и бухаринцев) и массовых кампаний против кулаков, преступников, антисоветских элементов и т. д. Но в то же время подвергли острой критике допущенные НКВД и прокуратурой «ошибки», которые вызвали «нарушениями революционной законности». Это, конечно же, было допущено врагами, которым удалось проникнуть в НКВД, прокуратуру и вырвать их из-под партийного контроля.

25 ноября 1938 г. Берия возглавил НКВД. Ответственность за допущенные во время Большого террора нарушения возложили на Ежова, который был арестован 10 апреля 1939 г. и 4 февраля 1940 г. расстрелян по обвинению в сочувствии троцкизму, шпионаже и подготовке государственного переворота. Проделано это было без обычных шумных кампаний. Аккуратность, с какой убирали Ежова, свидетельствует о том, что Сталин опасался вызвать слишком широкий общественный интерес к деятельности НКВД и обстоятельствам проведения Большого террора. Ежов стал очередным «козлом отпущения», одним из тех, кто, выполнив волю вождя, расплатился жизнью во имя того, чтобы сам вождь оставался вне подозрений. Такая же судьба постигла и всех подручных Ежова: Агранова, Заковского, Реденса, Балицкого, братьев Берманов, Дагина, Кацнельсона, Фриновского и прочих. Однако далеко не все организаторы репрессий разделили судьбу своих жертв, немало было и таких, как Берия и его сподвижники, организовавшие Большой террор в Грузии, которые сделали в эти годы большую карьеру и выдвинулись на руководящие посты в государстве. 10 января 1939 г., уже после окончания Большого террора, от имени ЦК на места была разослана телеграмма, где разъяснялось, «что применение физического воздействия в практике НКВД было допущено с 1937 г. с разрешения ЦК ВКП», и, несмотря на то, что «впоследствии на практике метод физического воздействия был загажен мерзавцами Заковским, Литвиным, Успенским и другими», «ЦК ВКП считает, что метод физического воздействия должен обязательно применяться и впредь… в отношении явных и неразоружившихся врагов народа, как совершенно правильный и целесообразный метод» (110).