Палачи и казни в истории России и СССР - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Игнатов cтр.№ 15

По мнению Н.П. Загоскина (35) и других историков, «Большой Наказ» Екатерины представляет собой выборку из известных сочинений Монтескье «О духе законов» и трактатов Беккариа: «О разуме» и «О человеке». В сочинениях Чезаре Беккариа Бонесано (1738–1794) наиболее ярко выражены гуманистические взгляды эпохи Просвещения на систему уголовного правосудия, подвергнут резкой критике феодальный инквизиционный процесс и особенно пытки как неотъемлемый атрибут последнего. Одним из первых в Европе Беккариа выступил за отмену смертной казни и других наиболее жестоких наказаний. Екатерина II пыталась реализовать в России идеи Беккариа и даже приглашала его приехать в страну для участия в составлении нового Уложения законов, однако поездка не состоялась (44).

С приходом к власти дочери Петра Елизаветы Петровны в России начинается долгая (1741–1905 гг.) эра милосердия. Смертная казнь в этот период применяется редко в отношении обычных уголовников и как действительно исключительная мера в отношении государственных преступников. В июле 1826 г. на кронверке Петроградской крепости были публично повешены руководители восстания декабристов К.Ф. Рылеев, П.И. Пестель, С.И. Муравьев-Апостол, М.П. Бестужев-Рюмин и П.Г. Каховский. В сентябре 1866 г. был повешен стрелявший в Александра II Дмитрий Каракозов. В апреле 1881 г. казнены участники убийства Александра II — Рысаков, Михайлов, Желябов, Кибальчич и Софья Перовская, которая непосредственно руководила терактом. В марте 1882 г. за убийство прокурора Стрельникова были повешены террористы Халтурин и Желваков. В мае 1887 г., при Александре III, за подготовку террористического акта против царя были преданы суду 15 человек. Из них пятеро: Генералов, Андреюшкин, Осипов, Шевырев и брат Владимира Ленина Александр Ульянов были повешены.

В Уложении 1845 г. Николая I смертная казнь допускалась только за важнейшие государственные и карантинные преступления: «а) всякого рода злоумышления на жизнь, честь, свободу и верховные права Государя Императора, Государыни Императрицы, Наследника Цесаревича и других особ императорского Дома, б) бунт, т. е. восстание скопом и заговором против Верховной Власти, умысел низвергнуть существующее правительство или изменить существующий образ правления, равно как и приготовление к преступным деяниям этого рода, в) государственная измена, в наиболее тяжких случаях ее», а также «преступления, совершаемые во время эпидемий или соединенные с насильственными действиями по отношению к карантинной страже и карантинным учреждениям».

Однако, несмотря на сокращение числа смертных казней и исключение их квалифицированных видов, в России широко применялись наказания кнутом и шпицрутенами, которые очень часто были не чем иным, как мучительным видом смертной казни. «Кнут — пуще четвертования», — заявлял князь Щербатов, современник императрицы Екатерины И. А вот характеристика наказания кнутом, которую представил известный противник смертной казни адмирал Мордвинов в своем письменном мнении по этому вопросу, поданном им в 1824 г. на общее собрание Государственного совета: «С того знаменитого для правосудия и человечества времени, когда европейские народы отменили пытки и истребили орудия ее, — одна Россия сохранила у себя кнут, коего одно наименование поражает ужасом народ российский и дает повод иностранцам заключать, что Россия находится еще в диком состоянии. Кнут — есть орудие, которое раздирает человеческое тело, отрывает мясо от костей, мечет по воздуху кровавые брызги и потоками крови обливает тело человека; мучение, лютейшее всех других известных. При кровавом зрелище такого мучения, — продолжает Мордвинов, — зрители приводимы бывают в иступленное состояние: каждый зритель видит лютость мучения и болезнуют о страждущем, себе подобным; при наказании кнутом многие из зрителей плачут, многие дают наказанному милостыню, трепещут, негодуют на жестокость мучения»… «До тех пор, пока будет существовать кнут в России, — говорит Мордвинов, — с кнутом в употреблении напрасны будут уголовные законы, судейские приговоры и точность в определении наказания: действие законов и мера наказания останутся всегда в руках и воле палача, который стами ударов может сделать наказание — легким, десятью жестоким и увечным, если не смертельным. Осужденные к наказанию кнутом торгуются с палачом из-за большей или меньшей силы наказания; бывали примеры, что осужденные к наказанию, чтобы не быть изувеченными, платили палачу до 10 тысяч рублей» (35).

Кнут как орудие кары исключен в России только Уложением о наказаниях 1845 г. с заменой его более легким наказанием плетьми и с определением в каждом конкретном случае количества ударов. Не менее страшным орудием кары, чем кнут, являлись и шпицрутены, впервые введенные Петром I. Это было наказание, предназначавшееся для «лиц военного звания», однако оно применялось и к гражданским лицам, которых судили по военным законам. Наказание шпицрутенами, всегда производившееся «сквозь строй», часто было смертельным, особенно в тех случаях, когда назначалось 6 и даже 12 тыс. ударов. Часто в таких случаях экзекуция заканчивалась над полуживым телом. Только 17 апреля 1863 г. был обнародован закон, которым отменялись наказания плетьми и шпицрутенами для гражданских лиц, солдат и матросов. Наказания плетьми были сохранены в ограниченных пределах лишь для ссыльных и каторжников.

Однако, отменяя плети и шпицрутены, Александр II тем же законом от 17 апреля 1863 г. предписывает судить в исключительных случаях лиц, обвиняемых в наиболее тяжких преступлениях против дисциплины и общественной безопасности, по законам военного времени. По этим законам смертная казнь назначалась также и за преступления, не подлежащие наказанию по общим законам, такие как убийство, грабеж, поджог, истребление лесов и жатв и изнасилование женщин. Как отмечали современники, ужасы смертной казни не возмущали общественное мнение, не производили какого-либо потрясающего впечатления, не вызывали протеста и отвращения. Роль палача была даже почетной, причем это было характерно как для России, так и для Европы. Публичные казни стали явлением настолько обычным и общество того времени настолько привыкло к почти ежедневным зрелищам «вершений» и «нещадных» наказаний кнутом, батогами и шпицрутенами, что вид пыток и казней перестал достигать той главной цели, которая преследовалась ими, — устрашения. Казни сделались явлением совершенно обыденным. Смертная казнь стала заурядным, никого не устрашающим наказанием, а борьба государства с «лихими» и «воровскими» людьми, с «ослушниками» и нарушителями царских указов принимала все более острый характер, вызывая новые меры устрашения, только деморализующие общество.

Иностранцы, посещавшие Россию, поражались тому, с какой легкостью относились к казням сами осужденные. «Они шли под топор, под колесо, в петлю, в сруб или на костер с той же безмолвной покорностью, — пишет профессор Н.П. Загоскин, — с какой пошли бы на вражеский строй или на всякую другую службу государству»… «Русские ни во что не ставят смерть и не боятся ее, — пишет англичанин Перри в своих записках о России при Петре I. — Когда им приходится идти на казнь, они делают это совершенно беззаботно»… «Стрельцы сотнями шли на казнь, не связанные и не скованные, — говорит другой современник, Гордон, рассказывая про знаменитые стрелецкие казни, — шли спокойно, сами всходили на лестницу к виселицам, прощались с народом, сами спускали с себя саваны, надевали на шеи петли и — бросались с подмостков». Третий современник, Коллинс, также утверждает, что приговоренные к повешению всегда сами надевают на себя петли и сами сбрасываются вниз. Корб рассказывает поразительный факт самообладания осужденного на казнь. Присутствуя на массовой казни мятежных стрельцов, царь стал слишком близко к одной из плах. «Отойди, государь, мне здесь лечь надо!» — заметил царю осужденный, которому нужно было класть голову именно на эту плаху. Берхгольц был свидетелем того, как один парень, подвергшийся колесованию, вынул с большим трудом из колеса раздробленную руку, утер себе ею нос и спокойно снова положил ее на прежнее место; затем, увидав, что колесо запачкано им кровью, он снова вытащил раздробленную руку и отер рукавом запачканное место (35).