– Я не взяла банджо.
– Так сбегай же за ним скорей и песней мне отплати за этот сладкий чай.
– Действительно, почему бы и нет?
Она встала и побежала в свой лагерь, на ходу поражаясь, как близко друг от друга они, оказывается, спали. Интересно, думала она, знал ли Поппинсак этой ночью, что она спит неподалеку? Если да, то он и не пытался причинить ей вред. Теперь она была рада его обществу.
Какая-никакая, а компания.
Интересно, если бы троллеры все-таки отыскали ее, бросился бы Поппинсак на выручку, размахивая посохом?
С банджо в руках она вернулась в его «апартаменты», вынула инструмент из чехла и уселась на одеяло.
– Уж не твою ли игру вчера я слышал? – спросил Поппинсак.
– Вполне возможно. Вчера я играла на променаде.
– А я играл на берегу словами.
– Играли словами? – спросила она.
– Беовульф, Теннесси Уильямс, Микки Спиллейн. «Смиттинг Грендель как птица по свету летает и дамочек с радостью он ублажает…» Это было легко. А ты, моя дорогая, как раз поддержишь меня музыкой. Знала бы ты, как я рад с тобой познакомиться. Спой, светик, не стыдись.
– Это песня, над которой я сейчас работаю. Проверю-ка я ее на вас.
Поппинсак с улыбкой закрыл глаза и, положив руки на колени, привалился спиной к песчаной дюне.
Пальцы Робин летали по струнам банджо. После вступления она запела:
Я была там и тут, мой драгоценный?
Дошла за тобою до края Вселенной.
Выворачивалась наизнанку, стояла вверх ногами,
Сходила с ума и носилась кругами.
Низко падала и высоко летала,
Где бы я не была, я смеялась и рыдала —
Все потому, что я тебя искала,
Все потому, что я тебя искала.
Я не знаю твоего лица, не знаю имени,
Но я тебя найду, ты только жди меня.
Я узнаю тебя по величавой походке,
И как услышу в голосе дрожащие нотки.
В твоих глазах свет солнца яркий,
Твоя улыбка будет мне подарком.
Я буду искать тебя,
Да, я буду искать тебя.
Ты звезды, и море, и солнце, и луна.
Там-тарам и тра-на-на-на.
Хватит писать, пора остановиться.
Пам-парарам и лампа-ца-дрица.
Улыбаясь и кивая, Поппинсак начал аплодировать.
– Дева-менестрель, – сказал он. – Робин, королева бардов. А эта строчка: «В твоих глазах свет солнца яркий, твоя улыбка будет мне подарком», эх…
– В смысле, эта строчка отстой? – спросила она.
– Прелесть. Ты прелесть. И сейчас я принесу чай.
Он поднялся с песка и, подойдя к вещевому мешку, принялся что-то искать в нем. Через несколько минут Поппинсак вернулся с перчаткой и двумя пластиковыми кружками. Натянув на руку перчатку, он налил горячего чая в одну из кружек и протянул ее Робин. От него пахло так, будто он с головы до ног облился одеколоном, но даже это не приглушало не особо приятный душок. На щеках заметно проступали фиолетовые прожилки капилляров. Огромный нос картошкой был изрыт оспинами и напоминал Робин большую переспелую клубничину. В усах застряли крошки еды.
На расстоянии, подумала она, Поппинсак смотрится куда как симпатичнее.
– Предпочитаешь со сливками? – спросил он.
– А у вас есть сливки?
– Ни капельки. Сдобрить ложечкой рома? – Он достал из кармана пальто пластиковую флягу.
– Нет, но все равно спасибо.
Наполнив свою кружку, он щедро плеснул туда рому и вернулся на место.
Робин посмотрела на свой чай. К ее радости, ничего в нем не плавало. Она сделала глоток.
– Неплохо, – сказала она.
Отхлебнув из своей кружки, Поппинсак вздохнул и причмокнул.
– Поведай, дева-менестрель, какой судьбой-злодейкой ты занесена на этот проклятый богами пляж?
– Я просто путешествую, смотрю мир.
– Спасаясь от чего-то иль кого-то?
Она покачала головой:
– С чего вы взяли, что я от чего-то спасаюсь?
– Твою обиду с болью пополам в твоих глазах я вижу.
– Вы с ума сошли.
– Я видел все, что происходит на Земле и в Небесах; я видел самый Ад, и ты мне говоришь, что я свихнулся?
– Эдгар По, верно?
– По счастью, нет. Итак, раскроешь ли ты мне свое сердце?
Она не видела причин скрывать от Поппинсака правду.
– Мой отец умер. Мать завела хахаля, которого я интересовала гораздо больше нее. Я ударилась в бега. Конец.
– И как это ты так долго путешествуешь?
– Как, как… Ножками. Расскажите лучше о себе.
– Чтобы остроумье краткостью затмить, скажу просто, что я – бомж-книгочей.
– А вы правда были профессором?
– О да, но перестал преподавать: уж лучше бисер собирать, чем перед свиньями метать.
– То есть вы забросили преподавание и посвятили все время книгам?
Он кивнул и сделал глоток сдобренного ромом чая.
– И давно вы здесь, в Болета-Бэй?
– Быть может, день, быть может, вечность целую.
– А троллеров не боитесь?
Он взглянул на Робин, приподняв густые серые брови:
– А ты боишься троллей?
– Мы же тролли, так? В смысле, подростки наверняка нас ими и считают.
– Тролли, тролли, – затянул Поппинсак на манер Роберта Ньютона в роли Долговязого Джона Сильвера. – Бывают безобидные, бывают очень злые, но знает Поппинсак о них истории такие, что кровь застынет в жилах и сердце застучит…
– Вы что, пытаетесь меня напугать? – скорчила гримаску Робин.
– Ты прекрасный бард и менестрель, – сказал Поппинсак уже своим обычным голосом. – Умная леди, дерзкая и отважная. Но если отбросить все эти достоинства, то ты еще совсем ребенок и не знаешь жизни.
– Возможно, знаю больше, чем вы думаете. Я всякого навидалась.
– И была Божьим свидетелем на Страшном суде?
– О чем вы? – пробормотала она.
– Уноси ноги. Собирай вещи и уезжай. Доберись до Сан-Франциско или Лос-Анджелеса, а там садись на автобус до Палуковилля. – И с выражением добавил: – Уноси ноги к чертям из этого города, Робин. Если останешься, рискуешь просто-напросто исчезнуть.
Она уставилась на него.
– Все знали Робин-Пташку. Никто не знал, куда она пропала.
– Вы в самом деле меня пугаете.
– Если пташка упорхнет, может, завтра не умрет…
– Но если здесь так опасно, – спросила она, – почему же тогда вы остаетесь?