Шестнадцать деревьев Соммы - читать онлайн книгу. Автор: Ларс Миттинг cтр.№ 83

Она еще раз взглянула на бревенчатый дом, отвернулась и уселась в том единственном месте, которое здесь хоть как-то напоминало ей о доме. На пассажирском сиденье английского автомобиля.

Я зашел в дом. Все отмыто дочиста. Нигде ничего принадлежащего Ханне. Двуспальная кровать на втором этаже застелена шершавым серо-голубым льняным бельем. Возле телефона стоит фото моих родителей.

Затем я снова вышел. Гвен закрыла дверцу машины и смотрела прямо перед собой. По травке подошел и сел неподалеку от нас Грюббе. Пушистым хвостом этот кот лесной породы лениво пошлепывал по траве. Посмотрел на меня, но пойти мне навстречу тоже не захотел.

– Поехали, – сказал я и завел «Бристоль». – Сядешь на поезд до аэропорта. Я оплачу тебе билет до Абердина. Или до Лондона. Куда захочешь. Но сначала я прошу тебя об одной услуге.

– Прости?.. Ты не заслуживаешь никакой услуги от меня.

– Просто пройти по центральной улице вместе со мной.

– Это еще зачем?

– Поймешь потом.

– Это где – в той деревеньке у реки? Чего это ради я соглашусь разгуливать там?

– Только от почты до магазина.

– Я тебе ничего не должна.

– Должна. Должна осознать, откуда я.

– Что, разве не отсюда?

Я притормозил. Заставил себя четко припомнить, что я рассказывал ей о своей жизни и как приукрасил ее. Затем дал задний ход, взял ее за руку и потащил через двор к сеновалу, где пылился дедушкин «Мерседес».

– Узнаешь его? – спросил я.

Гвен прижала палец к крышке багажника и, проведя им по цветочной пыльце, обнажила черный лак. Протерла окошко и заглянула внутрь.

– Это его машина? – уточнила она. – Я видела ее в Норвике, когда хоронили Эйнара.

Я кивнул.

– Никуда нам от этого не деться, Гвен. Ни тебе, ни мне. Он мне никогда не рассказывал ни что был на этих похоронах, ни что…

– Эдуард, – перебила она меня. – Все, ты меня достал уже всеми этими россказнями. Вези меня к поезду.

– Подожди, – сказал я. – Ты же не знаешь, для чего я это рассказываю. Но ты ведь часть этого. Посмотри на дверцу. Этим летом на ней нарисовали свастику, потому что дедушка воевал на Восточном фронте за немцев. Пока я не познакомился с тобой, я был не таким, каким, может быть, тебе представляюсь. Я был нелюдимым. Мой мир кончался у этого забора. И так пока я не встретил тебя.

– А теперь, значит, меня надо таскать с собой в качестве трофея? Чтобы все сказали: «О, а он не такой, как мы думали!»?

– Это не ради меня, просто так будет лучше и для тебя. Без этого как бы не будет полноты картины.

Мы встали возле почты, и вскоре возле «Бристоля» остановились мальчишки на великах. Перегнувшись через рамы, они заговорили о том, во что это встроен спидометр.

Гвен резко захлопнула дверцу, затянула пояс пальто и перешла на другую сторону улицы, где остановилась между кооперативным магазином и галантереей, и вытащила сигарету «Крейвен А». Она зажгла ее, глядя на свои туфли, закурила привычным способом, подняв сигарету высоко над плечом в руке, не сжатой в кулак.

И вдруг насторожилась. Вздрогнула, быстро повернула голову.

Никакой «Манты» было не видать. Но на углу возле почты стояли, пялясь на нее, хафстадские парни. Пристроившись около доски спортивных объявлений, они вяло оглядывали Гвен и тихо переговаривались друг с другом. Мари Эверенг, вечно спешившая по делам, вдруг резко сбавила шаг.

Деревенские были верны себе.

Гвен не шевельнулась, и я ее не торопил – видел, что в ней копится упрямство.

– Это ничего, – сказал я, подойдя к ней. – Они просто хотят знать, кто ты такая.

– Как они могут увидеть, кто я такая?

– Не могут. Потому и пялятся.

– Но зачем им знать что-то обо всех?

– Да в общем, что такого в том, что они пялятся? Просто хотят быть в курсе того, что происходит вокруг. Я сам такой же. Тоже вечно на все пялюсь. Просто раньше я этого не замечал.

– Значит, ты раньше думал, что все на тебя пялятся?

– Дa, – кивнул я. – Так я, наверное, и думал.

Что-то перевернулось в Гвен. Она двинулась к продуктовому магазину Нурлиена, где голосующие за правую партию покупают бифштекс для воскресного обеда, а детям тех же голосующих за правую партию продают лакомства в долг, и в ее движениях читалась решимость.

Когда мы вошли, торговля замерла. Она взяла корзину и принялась укладывать в нее товар.

«И что теперь? – подумал я. – Может быть, она останется все-таки?»

Гвен сложила в корзину яйца, пакет цельного молока, кусочек копченой грудинки и банку черных оливок. Упаковку коулмановской, а не идунской горчицы. Бутылочку вустерского соуса – перед тем как положить ее в корзинку, Гвен осмотрелась с таким видом, будто вопрошала: «Ну и что такого, что я беру вустерский соус? Раз он здесь продается?»

А что же я?

Я-то собирался съездить в центр, чтобы почувствовать, что стал другим. Мне это даже понравилось сначала – прогуливаться по Саксюму с новой подругой, утверждаться в праве носить туфли от Лобба, покупать вустерский соус и ездить на «Бристоле». Но сейчас я чувствовал себя раздетым. Саксюм сказал то, чего не высказали ни кот, ни Ханне:

Добро пожаловать домой, но мы тебе не очень-то доверяем.

Она стояла босиком у окна, завернувшись в один из застиранных пододеяльников в мелкий цветочек, которыми мы пользовались с незапамятных времен. Я лежал в кровати с полузакрытыми глазами. Бог знает, что Гвен думала про этот пододеяльник. Ведь она в жизни не носила ничего, не сшитого на заказ.

Видеть ее спину здесь, возле пожелтевшей обшивки стен, возле моих фотографий природы… Это видение могло вдруг раствориться в воздухе, как неудачный снимок. Она была столь чужда окружающему, что я сомневался, действительно ли вижу ее, хотя она и стояла прямо передо мной, а ее тело излучало тепло. Но стоило мне закрыть глаза, и я уже не был уверен, что она здесь.

– Ладно, – сказала Гвен вчера в магазине. – Давай вернемся на хутор. Продолжай вечно бороться с какой-то там фигней, случившейся в незапамятные времена.

Я так и не понял, почему она передумала. У меня снова зародились сомнения. Может быть, она была готова вытерпеть унижение примитивностью в этом захолустье ради того, чтобы продолжить охоту за миллионами, коих стоили шестнадцать деревьев на Сомме…

Гвендолин всегда вставала рано, но я удивился тому, что она не поставила кипятить воду для чая. На Шетландских островах ее день начинался с этого. Может быть, потому, что в этой комнате находилась и Ханне. Загорелая тень ее вчерашней сидела на подоконнике, болтая голыми ногами.