Конец Смуты - читать онлайн книгу. Автор: Иван Оченков cтр.№ 17

Выступили мы ранним утром, сначала пошли служилые татары, потом государев полк, рейтары, драгуны, изрядный обоз и десять разных пушек установленных на полозья, следом за которыми бодро маршировала наемная пехота. Едва выйдя за околицу, я подал знак, и моя конница двинулась вперед, оставляя за собой обоз, артиллерию и наемников. Все это я взял с собой, чтобы их видели возможные лазутчики Заруцкого. Не сомневаюсь, что они доложат пославшему их, что царь настроен решительно и пошел в поход всеми наличными силами, отчего будет добираться до Коломны не менее недели, а то и больше. Расчет был простой, Коломна город, весьма хорошо укрепленный и с наскока ее не взять. Однако надежных войск у сторонников Марины мало и узнав о приближении царской армии они, рубль за сто, попытаются уйти, пользуясь своей мобильностью. Вот тут-то я и буду их ловить, а штурмовать высокие стены Коломенского кремля или гоняться за ними по всему дикому полю дураков нет.

* * *

Неделя у Федьки выдалась сумасшедшей, не успели они вернуться в Москву, как сотник Корнилий послал его за Анисимом Пушкаревым, позвать его в кремль для какой-то надобности. Что поделаешь, хочешь-не хочешь, а дело служивое. Хозяина в лавке не оказалось, но сидельцы, признав боярского сына, приняли его с вежеством и сказали, что сотник, де, сейчас будет надобно только обождать. Выйдя во двор, Федор увидел как две девочки лет примерно семи и десяти пытаются лепить снежную бабу. Получалось у них, прямо скажем, не очень и парень решил, что не будет большой беды, если он, ожидая Анисима, поможет им. Быстро скатав большие шары снега и поставив их один на другой, Федька слепил большого снеговика, приведя девочек в бурный восторг.

— А тебя как зовут? — важно спросила боярского сына та что помладше.

— Федя, — отозвался он, — а вас как?

— Меня Марьюшкой, а это Глаша, — последовал ответ.

— А вы верно дочки господина сотника?

Младшая в ответ фыркнула, но сестра ее тут же ответила:

— Да, его! — И сказав это, отвела Марьюшку в сторону.

Тем временем вернулся сотник и, услышав о деле, с каким к нему прибыл боярский сын, стал собираться. Федька, раздумывая над странным поведением девочек, пошел к своему коню и, вдруг, увидел, как по другой стороне улицы идет, шатаясь и запинаясь, пьяный монах. Дело это, надо сказать, было не так чтобы редким, но все же и нечастым. В старые времена, сказывали, для таких забывающих всякий стыд служителей церкви была даже особая патриаршая стража, подбирающая нечестивцев и отправляющая в монастырскую тюрьму. Однако патриарх пребывал в плену, а у местоблюстителя были, как видно, иные заботы. Лица его боярский сын не разглядел, но вот фигура отчего-то показалось ему знакомой. Тем временем сотник вышел из терема вскочил в седло подведенного ему слугами коня, и они с Федором поскакали в кремль.

Выполнив поручение, боярский сын отправился к караульной избе в надежде перехватить чего-нибудь горячего. Перед избой он застал тренирующихся в сабельном бое товарищей, добрую половину которых составляли пойманные на болоте разбойники. Сотник Корнилий руководствуясь одному лишь ему ведомыми резонами, часть из них, недрогнувшей рукой, отправил в разбойный приказ на расправу, других же похолопил заключив с ними ряд. Сейчас новоявленных боевых холопов нещадно гоняли, обучая биться конными и пешими, а те хорошо понимая, что чудом спаслись от дыбы, старались из-за всех сил. Покачав головой, Федька зашел в избу и наткнулся еще на одного новоявленного холопа, а прежнего разбойника по прозванию Сыч. Для того чтобы быть ратником он был довольно стар, но Михальский, проявив не слишком ему свойственное милосердие, нашел для него работу по хозяйству. Это уж, для Федора было совсем удивительно, но его мнения никто не спрашивал. Для Сыча цель прихода боярского сына была, как видно, понятной и он ни слова не говоря с поклоном подал ему большой корец с горячим сбитнем. Выпив напиток, Федор замялся, по-хорошему надо было поблагодарить, но язык не поворачивался. Сыч как видно, понял заминку парня, и, приняв назад корец, еще раз поклонился.

— Ну что ты на меня смотришь, ровно на прокаженного, — не выдержал он наконец Федькиного взгляда, — холопа не видел?

— Да чудно, только вот разбойники и душегубы были, а теперь холопы.

— Эх, господин мой, разве же мы были разбойники? Так голь перекатная, да горькая! Да и душегубы из нас так себе.

— Эва как, а кто же, по-твоему, душегубы?

— Не изволь гневаться господин боярский сын, а по сравнению с нашим теперешним господином, а твоим сотником, что я, что Косач покойный, что любой из тех, кто сейчас саблей во дворе машет, и не разбойник вовсе, а котенок слепой супротив волка.

— Для слепого котенка ты больно много мяукаешь, — раздался голос неслышно вошедшего Корнилия, — подай-ка лучше сбитня, а язык попридержи!

Пока Сыч выполнял распоряжение, сотник обернулся к Федору и спросил:

— Отдохнул уже? — и, не дожидаясь ответа, продолжил, — сейчас возьмешь Ахмета, и еще кого похочешь с десяток, и поедете с приставами во двор к московскому дворянину Борису Салтыкову.

— Имать ^[20]?

— Да нет, приставы сами все сладят, вы там, чтобы кто сдуру драться не учинил. Государь велел Бориса за местничество неуместное с головою выдать стольнику Василию Бутурлину.

— Это как, голову сечь?

— Типун тебе на язык! Приставы его отведут во двор Бутурлина на бесчестие, а вы следить будете, чтобы кто драться не начал.

— А чего не стрельцы?

— Много будешь знать — скоро состаришься! У стрельцов своих забот хватает, к походу готовятся или не слышал, чего приключилось?

— Нет, а чего?

— Ну, ты даешь! Государя вор Заруцкий с его потаскухой Мариной Мнишек извести хотели, а ты и не ведаешь. Теперь поход будет на Коломну, государь сам поведет войска. Мы тоже пойдем, а еще московский полк, немцы и большой наряд ^[21]. Так что как управитесь с государевой службой, возвращайтесь не мешкая.

Федька поклонившись вышел, но уже подходя к коню остановился как вкопанный. В голове молоточком застучали слова сотника: — «Государева служба». Круто развернувшись, он побежал к Михальскому.

— Чего тебе еще?

— Господине, — зашептал он ему, — а я видел монаха давешнего!

— Какого монаха? — сначала не понял тот, но тут же спохватившись, спросил, — Мелентия, где?

— Да у двора Пушкарева, я его не признал поначалу, он пьян вельми был.

— Нашел таки черт в рясе, — забормотал, не слушая его, сотник, — ладно ступай куда велели, да я зыком не трепи где ни попадя!

* * *

Прискакав к хоромам Салтыковых, боярский сын со товарищи застали удивительную картину. Царские приставы стояли пред воротами, и ругались на чем свет стоит с многочисленной дворней, ни в какую не желающей им открывать. Поняв в чем дело, Федька подъехал к воротам и грозно потребовал отворять. Ответом ему было еще одна порция брани, на что он, недолго думая, пообещал закидать терем горящими стрелами. К такому повороту осажденные оказались не готовы и ворота со скрипом отворились. Столпившимся во дворе, ратники показали плети, после чего те уже безропотно пропустили приставов. Через некоторое время те вывели за руки упиравшегося Бориса Салтыкова и потащили его по улице. Как видно прослышав о развлечении, все окрестные улицы заполонила городская чернь падкая на зрелища. Зеваки толпились на улице, залезали на деревья и заборы, чтобы хоть одним глазком взглянуть, как будут бесчестить представителя одной из богатейших и знатнейших фамилий на Москве. Увидев что любопытствующие мешают проходу приставов Федор тут же направил коня на толпу поигрывая плетью. Намека оказалось достаточно, и процессия двинулась к дому Бутурлиных. Идти пришлось не слишком долго, а там их уже ждали. Когда красного от злости и стыда Салтыкова завели во двор, по лестнице спустился преисполненный важности стольник Василий и стоя на крыльце, принялся осыпать своего соперника бранью. Слушая диковинные извивы его речи, боярский сын только дивился, а сидящий рядом на коне Ахмет приговаривал, цокая языком: — «Чек якши!» Наконец экзекуция была закончена, и Салтыкову позволили уйти. Федька тоже собирался поворотить коней, но Бутурлин прислал слугу, который попросил государевых слуг не побрезговать и принять от воеводы за труды. Боярский сын не побрезговал и все бывшие с ним ратники стали богаче на полтину, а сам он на рубль. Учитывая что годового жалованья ему следовало всего десять рублей, дар был довольно щедр.