След лисицы на камнях - читать онлайн книгу. Автор: Елена Михалкова cтр.№ 54

– Такие последними дохнут. – Макар присел перед Бакшаевой, проверил пульс и довольно грубо похлопал ее по щекам.

– Я все жду, когда кто-нибудь при виде тебя окочурится. – Бабкин спустился с крыльца и зачерпнул ладонью снег, захватив – безусловно, по чистой случайности – немного грязи. – Явление дьявола крестьянке!

– Она телятница.

– Явление дьявола телятнице! – исправился Сергей. – Так даже лучше. – Он вернулся на крыльцо, сел рядом с Макаром и уставился на бесчувственную женщину. – Кстати, давно хотел спросить: а ты вообще эти свои приступы контролируешь? С тобой в трамвае такого не случается? Бац – и у кондуктора кондрашка.

Макар не слушал.

– Они невиновного пацана отправили в тюрьму.

– Не он первый, не он последний…

Бабкин растер содержимое ладони по лицу Бакшаевой. Илюшин поднял на нее глаза и внезапно фыркнул.

– Ты чего творишь?

– Ну, немножко грязно, – невозмутимо признал Сергей. – Снега-то мало! Мало снега, понимаешь?

– Не стыдно над женщиной глумиться? – уже нормальным голосом поинтересовался Макар.

– В обморок она грохнулась из-за тебя, а стыдно должно быть мне?

– Прямо уж из-за меня…

– Слушай, ты как-нибудь выбери время и рассердись как следует перед зеркалом, – посоветовал Бабкин. – А потом будем обсуждать, кто из-за кого грохнулся. Даже я чуть не описался, а мне, между прочим, был виден только твой затылок.

Бакшаева застонала.

«Хорошо, что я его развеселил этой чингачгучной раскраской, – флегматично подумал Сергей. – А то сейчас снова бы сомлела».

– Петр Возняк поджег дом и сарай, – сказала Бакшаева.

С ней что-то случилось: рухнула плотина, и слова лились быстрее, чем Бабкин с Макаром успевали задать вопрос. Казалось, она испытывает облегчение от того, что наконец-то нашлось с кем поделиться страшной тайной.

Вера видела сына охотника из окна. Он заглянул в сарай, прежде чем поджечь сено, и убедился, что его младший брат спит там беспробудным сном.

Вера потом говорила сестре: «Петька не дал бы мне сгореть, просто пугал! А сам дверь бы вышиб, чтобы меня спасти. Покрасоваться хотел!» Надежда ей не верила. Такие как Петр не пугают и не красуются.

Но тогда она этого не знала. Сестра рассказала ей о том, что произошло, в свой предпоследний приезд, десять лет назад.

– Пьяная она была, вот и проговорилась, – сказала Надежда, избегая глядеть на Макара. – Видно, тяжело ей было такой секрет в себе держать.

Сколько в точности предложил охотник ее сестре, Бакшаева не знала. Верка обмолвилась, что хватило на три года безбедной жизни. Затем пришлось искать работу.

Идея назначить на роль жертвы сына Нины принадлежала Григорию. «Алиби у парня нет, – сказал он, – а его вражде с Леонидом свидетелем вся деревня».

Вера Бакшаева показала на суде, что поджигатель – Худяков. Иван отправился в тюрьму, а Вера – просаживать деньги охотника.

– Что ж ты, когда узнала правду, не пошла в полицию и не сказала, что осудили невиновного? – спросил Бабкин.

Надежда слабо махнула рукой.

– Кто бы мне поверил? Или Верка, думаешь, раскаялась бы и призналась? Ни в жисть. Я бы твердила, что его оклеветали, а она – что я с глузду съехала.

– Ну хоть в деревне вы могли рассказать? – спросил Илюшин. – Возняк из себя тридцать лет героя лепит, святого Георгия, покровителя Камышовки. А вы смотрите и молчите, будто так и надо.

– Сам рассказывай, – насупившись, сказала Надежда. – Мне еще пожить охота. Для Возняка мы с Веркой не люди, клопы.

– Ты поэтому боялась, что он ее придушит?

Бакшаева кивнула.

– Она начала ему ту историю припоминать. Возняк – мужик на расправу быстрый. А если всплывет, что он это придумал… Ему здесь жизни не станет. Затравят его бабы.

Сергей хмыкнул:

– На твоем месте, Надежда, я бы уже паковал чемоданы и менял место жительства. Или Григорий не знает, что ты в курсе?

– Догадывается, – пробормотала Бакшаева. – Наверняка-то не знает, откуда бы?

– Если ему Вера не рассказала, – вкрадчиво заметил Илюшин.

Надежда судорожно вздохнула.

* * *

Проводив сыщика, Татьяна Маркелова вернулась в дом. Взгляд ее упал на стопку бумаги. «Нет! – сказала она себе. – Ты не впадешь в это безумство».

Бесполезно. То, что раз за разом заставляло ее брать лист бумаги и выводить один и тот же сюжет, было сильнее здравого смысла. Татьяна знала: если попытаться занять руки, уйти из дома, неосуществленная картина станет проявлять себя другим способом. Сложится из теней на траве, наполнится звуками: хрустом веток, пением птиц, шелестом листьев… и голосами. «Ну, Танюха, давай подсажу!»

Свет брызжет сквозь ветви. «Выше, карабкайся выше!»

Маркелова села за стол, взяла карандаш, будто подчиняясь чужой воле. И придвинула к себе лист.

Завибрировал телефон. В первую секунду она восприняла этот сигнал как избавление, но, увидев на экране имя абонента, отвела взгляд. Телефон продолжал звонить. Слава всегда был очень настойчив.

При мысли о том, как он сейчас бесится там, в Москве, в своей огромной, точно аэродром, квартире, унаследованной от дедушки-профессора, она не удержалась от смешка.

Когда они поженились, друзья на свадьбе желали им плодотворной жизни. «Пусть брачный союз дополнится творческим!» – высокопарно заявил Славкин двоюродный брат, который Татьяну на дух не переносил, но считал необходимым вслух постоянно одобрять выбор родственника. «Красивую жену нашел себе Вячеслав! Молодую! Талантливую!» От каждой его похвалы Таня внутренне ежилась. Казалось, ей набивают цену, чтобы Славка не выглядел неудачником, женившимся на провинциалке.

Десять лет подряд она засыпала и просыпалась с кистью в руке; рисовала круглосуточно, хваталась за любые заказы. И училась, училась, училась без конца. Вырабатывала свой собственный почерк, узнаваемый авторский стиль. Изучала анатомию: хороший рисовальщик немыслим без понимания, как устроено тело. Она околачивалась по вокзалам, зоопаркам, торговым центрам – всюду, где были люди, – и делала наброски, пока не чувствовала, что онемела рука. Ее одежду покрывали пятна краски. Этой участи не избежала даже ночная рубашка: десятки раз, едва проснувшись, Таня бежала к столу, чтобы зарисовать свой сон. У нее сохла кожа на руках, село зрение. Она начала бояться слепоты.

Больше всего угнетала не нищета, не голод, даже не отсутствие возможности купить нужные краски; хуже всего было то, что она и ее работа оказались никому не нужны. Заказчики, даже самые серьезные, оборачивались классическими рыночными кидалами, памятными ей по девяностым. И все до единого привыкли к тому, что художнику можно заплатить копейки. Он же художник! Он должен голодать.