Повседневная жизнь русского офицера эпохи 1812 года - читать онлайн книгу. Автор: Лидия Ивченко cтр.№ 85

Страница

7 октября Кутузов сообщал жене: «Бог мне даровал победу вчерась при Чернишне; командовал король Неаполитанский. Были они от 45 до 50 тысяч. <…> Первый раз французы потеряли столько пушек, первый раз бежали, как зайцы. Между убитыми много знатных, об которых к Государю еще не пишу, не зная наверное. Я вчерась говорил с одной партией пленных французов и сегодня получил от их благодарственное письмо, которое посылаю только для семьи, а не для публики». В тот же день, когда Кутузов отправил письмо домой, Наполеон оставил Москву, где он потратил слишком много времени в пустых ожиданиях. Итак, тон и содержание писем, дневников, воспоминаний русских воинов изменились, подобно тому, как изменились роли воюющих сторон: ни у кого более не возникало сомнений, кому теперь спасаться бегством, а кому догонять. Д. В. Душенкевич вспоминал о том, как вскоре после победы при Тарутине русские войска вступили едва ли не в первый населенный пункт, освобожденный от неприятеля: «Из сгоревшей деревни выбежавший навстречу нам русский старик упал на колени перед нашею колонною и, воздевая руки к небу, со слезами душевной радости благодарил Всевышнего, пославшего нам помощь в поражении злодеев. Он указывал на деревню, сожженную ими с госпиталем своим, и обгорелые кости, во множестве валявшиеся повсюду, подтверждали истину слов его. На вопрос наш: "Ты как и зачем тут один очутился?" — "Батюшки мои! — отвечал крестьянин все стоя на коленях от радости, — мир села нашего оставил меня караулить село, вот и докараулил, — как видите, родимые, все сожгли басурмане, пропади они до единого". Мы одобрили старичка подарком ему, взамен его деревни, которую он караулил, весь табор врагов и все в нем находящееся, из которого, не упуская времени, он начал усердно таскать, что в глаза попадалось». Бивак, в спешке покинутый французами, оказался наполнен перинами, подушками, шубами, салопами, самоварами, вазами и другой посудой. Император Франции пытался переломить ход событий в свою пользу, двинувшись из Москвы «со всеми своими силами по Новой Калужской дороге». Это был, безусловно, опасный поворот событий, ввиду того, что успех Наполеона мог бы свести на нет Тарутинский марш-маневр Кутузова. Однако корпус генерала Д. С. Дохтурова преградил неприятелю дорогу у города Малоярославца, где и произошло 15-часовое сражение. К месту боя подоспели и главные силы Кутузова. Перелом в настроении сражавшихся был ощутим. H. Е. Митаревский сообщал: «Сделай неприятель еще дружный напор до прихода армии — нам бы не устоять против их многочисленности; опоздай несколькими часами наша армия из-под Тарутина, то они могли бы занять Калужскую дорогу. Неприятели делали еще попытки прорваться, но подкрепления пришли в пору. И трудно уже было им справиться с нами. Приметно было, что французы под Малоярославцем не так бойко и быстро шли, как под Смоленском и Бородином. Видно, они помнили урок, заданный им под Бородином».

Современник, не скрывая торжества победителей, так объяснял смысл осенне-зимнего похода русских войск: «Весь план нашего преследования заключался в том, чтобы не допускать его удаляться из России по вновь избранной им дороге, а всячески обращать его на ту же, по которой приблизился к России. Пробрались они к Малоярославцу, но так как тут встретили их не с хлебом и солью, а с пушками, то опять вынуждены они были обратиться на назначенную нами Смоленскую дорогу». Боевые действия велись в тот период года, когда в прежние времена войска обычно располагались на зимних квартирах. Безусловно, поход требовал немалого напряжения сил, что явствует из письма Кутузова от 17 октября: «Неприятель бежит из Москвы и мечется во все стороны, и везде надобно поспевать. Хотя ему и очень тяжело, но и нам за ним бегать скучно. Теперь он уже ударился на Смоленскую дорогу». По словам очевидцев, Наполеон, перед тем как отдал приказ повернуть на Старую Смоленскую дорогу, упал в обморок. На войне как на войне…

Впрочем, далеко не всем было в это время скучно. 23 октября генерал H. Н. Раевский сообщал родственнику уже из Вязьмы: «Заглавие письма моего, милостивый государь дядюшка, обрадует вас. Неприятель бежит. Мы его преследуем казаками и делаем золотой мост. <…> Неприятель пошел на Можайск и Вязьму и, как кажется, пойдет на Витебск и так далее за границу. Казаки его преследуют кругом, французы мрут с голоду, подрывают ящики, и с 12-го мы имеем их до 60-ти пушек, а великий Наполеон сделал набег на Россию, не разочтя способов, потерял свою славу и бежит как заяц. <…> Можно считать, что настал перелом счастья Бонапарте. Русский Бог велик! <…> Мы веселы, холоду, голоду не чувствуем, — все ожило, злодей наш осквернил и ограбил храмы Божьи — теперь едва уносит ноги свои. Дорога устлана мертвыми людьми и лошадьми его. Неприятель идет день и ночь при свете пожаров. Ибо он все жжет, что встречает на ходу своем. Зато и мы хорошо ему платим, ибо пленных почти не берут, разве одни регулярные войска». Действительно, жестокое отношение к пленным со всей очевидностью свидетельствовало, что война вышла за пределы обыкновенного. 28 октября М. И. Кутузов сообщал жене из Ельни: «По сю пору французы все еще бегут неслыханным образом, уже более трехсот верст, и какие ужасы с ими происходят. Это участь моя, чтобы видеть неприятеля без пропитания, питающегося дохлыми лошадьми, без соли и хлеба. Турецкие пленные извлекали часто мои слезы, об французах хотя и не плачу, но не люблю видеть этой картины. Вчерась нашли в лесу двух, которые жарят и едят третьего своего товарища. А что с ими делают мужики!» Впоследствии авторы исторических описаний кампании 1812 года избегали конкретизации темы «остервенения народа», нашедшей отражение в письмах и воспоминаниях участников незабываемого похода. Так, сэр Т. Вильсон назвал в дневнике один из «самых страшных виденных мною случаев»: «Шестьдесят голых мужчин, лежащих шеями на спиленном дереве. Прыгающие вокруг них с песнями русские, и мужчины, и женщины, ударами толстых прутьев разбивают одну за другой головы». Но, как ни странно, первыми выпустили «джинна из бутылки» отнюдь не северные варвары. Следуя по Смоленской дороге, вблизи от Гжатска, русские войска обнаружили не менее страшную картину, которую описал в мемуарах де Сегюр: «Вечером этого бесконечного дня императорская колонна приблизилась к Гжатску: она была изумлена, встретив на своем пути только что убитых русских. Причем у каждого из них была совершенно одинаково разбита голова и окровавленный мозг разбрызган тут же. Было известно, что перед нами шло две тысячи русских пленных и что их сопровождали испанцы, португальцы и поляки. <…> Коленкур вышел из себя и воскликнул: "Что за бесчеловечная жестокость! Так вот та цивилизация, которую мы несли в Россию! Какое впечатление произведет на неприятеля это варварство? Разве мы не оставляем ему своих раненых и множество пленников? Разве не на ком будет ему жестоко мстить?"»

Эти случаи, повергающие и по прошествии многих лет в «сердечное содрогание», переплетались в памяти русских офицеров с радостными событиями: «Едва замолкли выстрелы орудий боевых, чуть минуло полчаса по уходе из города неприятеля, как стеклись в него отовсюду, из лесов и дебрей, граждане Дорогобужа, не верившие от изумления глазам своим и насилу могшие от смертельного изнурения чувствовать радость свою о том, что город их перешел во власть воинов со-отечественных. Многие умоляли нас, говоря: "Батюшки вы наши, родные отцы наши, спасители наши! Скажите нам: наяву ли мы дожили до этой радости, что вы у нас, вразумите же вы нас ради Господа, что нам делать; можем ли мы притащить сюда, в домы свои, стариков и ребятишек своих, живущих в лесах и оврагах околицы, и не придут ли опять французы?" Получа же от нас радостные вести, они, отбежав несколько десятков саженей, возвращались опять к нам: "Ну как мы притащим сюда стариков и ребятишек своих, а супостаты-то снова привалят к нам?"» С каждым днем становилось все очевиднее, что «супостат» растерял свои силы и более не представляет угрозы для России. О настроении всеобщего ликования можно судить по письму генерала П. П. Коновницына жене: «Уже 500 верст от Москвы неприятель прогнан, и всё его гоним, вчерась еще взято 25 пушек, теперь уже у нас их около 500. Скоро, скоро, Бог даст, и всё кончим. <…> Грязь, мороз, дождь, а иногда вдруг и пули, — всё бывает с нами. Устали, замучились в трудах, словом, кампания претрудная, но, наконец, так счастлив, как никогда такой не бывал еще. Отечество спасено, Россия будет на вышней степени славы и величия». Впрочем, «друг человечества» А. В. Чичерин не мог отвлечься от печальных размышлений об участи крестьян Юхновского уезда Смоленской губернии, оказавших вооруженное сопротивление неприятелю: «Благородные крестьяне из-под Юхнова, покинувшие свои очаги и нивы, принесшие в жертву и семьи, и спокойное существование ради чести служить отечеству, — не посмотрят ли они, когда война кончится, а они будут совершенно обездолены, с завистью на смоленских крестьян, живущих в избытке, сохранивших все, что им дорого и благоденствующих, не зная добродетели патриотизма. Идеи свободы, распространившиеся по всей стране, всеобщая нищета, полное разорение одних, честолюбие других, позорное положение, до которого дошли помещики, унизительное зрелище, которое они представляют своим крестьянам, — разве не может это все привести к тревогам и беспорядкам?.. Мои размышления, пожалуй, завели меня слишком далеко. Однако небо справедливо: оно ниспосылает заслуженные кары, и, может быть, революции столь же необходимы в жизни империй, как нравственные потрясения в жизни человека… Но да избавит нас небо от беспорядков и восстаний, да поддержит оно божественным вдохновением государя, который неустанно стремится к благу, все разумеет и предвидит и до сих пор не отделял своего счастья от счастья своих народов!»

Страница