В пучине Русской Смуты - читать онлайн книгу. Автор: Максим Зарезин cтр.№ 7

Однако, по нашему мнению, есть смысл подробнее вчитаться в содержание письма и постараться «отделить семена от плевел». Начнем с того, что в то время, когда Андрей Сапега описывал положение дел в Москве, русско-литовская граница была закрыта, на дорогах и даже на тропинках стояла стража. Иностранных купцов пускали только из Орши в Смоленск и обратно . Следовательно, информаторы Сапеги, не имея возможности лично побывать в Москве, собирали сведения в Смоленске, куда вести из столицы доходили в искаженном виде и интерпретировались местными наблюдателями. Так, очевидно, первоначально просочившиеся в город на Днепре слухи о явлении на Москве спасшегося Димитрия воплотились в рассказы о «письме», якобы присланном в Смоленск царевичем. Немудрено, что при многократной передаче из уст в уста самозванческая легенда приобрела столь причудливое содержание.

Сам по себе рассказ, изложенный Сапегой, по-видимому, состоит из нескольких слухов, сведенных пересказчиками в единое повествование. Злободневный сюжет о причастности Годунова к смерти Федора Иоанновича актуализирует версию об убийстве Димитрия по приказу могущественного вельможи. В этой связи вспоминаются обстоятельства трагических событий 1591 года, к тому времени уже основательно подзабытые. В день смерти царевича в Угличе находились Михаил, Андрей и Григорий Нагие. Так что Битяговский в определенном смысле приходился им соседом. Нагие обвиняли Битяговского в соучастии в убийстве и науськивали на него толпу, однако после проведения официального расследования было объявлено, что «Михайла Нагой… дьяка Битяговского… велел побить напрасно».

Если бы в Москве заговорили о появлении чудесным образом спасшегося Димитрия, то вполне резонно, что бояре, как указано в письме Сапеги, обратились за разъяснениями к очевидцу тех событий Нагому. Признание Битяговского под пыткой — скорее всего, преломление легенды, согласно которой перед смертью толпа заставила дьяка признаться в том, что он исполнял преступные приказания Годунова — фактического правителя страны в годы царствования Федора Иоанновича. В «Повести како отомсти», составленной в 1606 году в Троице-Сергиевой лавре, говорится о том, что Годунов «послал в город Углич своих советников и прислужников — дьяка Михаила Битяговского, да его племянника Никиту Качалова и повелел им отсечь ту царскую молодую и прекрасно расцветшую ветвь, благоверного царевича Дмитрия» .

Другой элемент рассказа — оценка политической ситуации в Москве после смерти бездетного Федора Иоанновича: соперничество Годуновых и Романовых, антигодуновский настрой боярской думы, представляет собой довольно достоверную картину, если не считать присочиненных позднее красочных деталей, вроде поножовщины между Федором Никитичем Романовым и Борисом Федоровичем Годуновым. Наименьшим правдоподобием отличается известие о подготовленном Годуновым самозванце. На наш взгляд, в этой части сообщения оршанского воеводы доля «народного творчества» занимает самое значительное место. Вероятнее всего, до Смоленска дошли лишь смутные разговоры о появлении в Москве человека, назвавшего себя Димитрием Иоанновичем. Все прочее — плод воображения пересказчиков.

В обстановке ожесточенной борьбы за власть весть о «воскрешении» царевича смоленская публика восприняла с недоверием, как прием соперничающих групп в схватке за престол. Неудивительно, что в столь коварном замысле интерпретаторы «уличили» одну из сторон противостояния, а именно: боярина Годунова. В обществе к тому времени уже прочно укоренилась привычка, все беды государства приписывать изворотливой подлости Бориса Федоровича. Насколько широко распространилась в народной массе эта привычка можно судить по тому, что за разговоры о том, что татар на Москву навел Годунов, дабы отвлечь внимание от совершенного в Угличе злодейства, на дыбу попал не дьяк, не сын боярский, а крестьянин из-под Алексина. В том же письме Андрея Сапеги, основанном на московских слухах, Годунов одновременно обвиняется в убийстве царя Феодора, его сводного брата Димитрия и (какая предусмотрительность!) в подготовке царевичева двойника.

Изложение столичных пересудов в письме Андрея Сапеги проникнуто антигодуновскими настроениями и проромановскими симпатиями. Ими, вероятно, обусловлена и оговорка о том, что матерью Димитрия является Мария Пятигорка, ведь ее родственники князья Черкасские породнились с Романовыми и выступали с ними заодно в борьбе придворных партий. Получалось, что участники романовского клана с одной стороны приходятся родственниками царю Федору Иоанновичу по линии его матери Анастасии Романовой, а с другой — царевичу Димитрию как «родственнику» Черкасских. Остается добавить, что обоих отпрысков Грозного народная молва называла жертвами Годунова.

Впрочем, антигодуновскими настроениями и проромановскими симпатиями отмечено все устное политическое творчество масс на рубеже XVI–XVII веков. Чего стоит легенда о том, что умирающий Федор Иоаннович протянул скипетр боярину Федору Никитичу Романову, тот — своему брату Александру, тот — брату Ивану, а тот — Михаилу, и после того, как все Романовы, проявив чудеса личной скромности, поочередно отказались от царства, скипетром завладел пронырливый и бесчестный Годунов. Судя по тому, что эту трогательную сцену описывают и Конрад Буссов и Исаак Масса, сия сказка пользовалась завидной популярностью . Отметим, что француз Маржерет приводит другую легенду, гласящую, что в числе вельмож, спасших младенца Димитрия от погибели в Угличе, были Романовы. Выходит, что одни, почитавшие названого царевича за самозванца, обличали злохитрие Годунова, а другие, верившие в чудесное спасение Димитрия, должны были благодарить братьев Никитичей, которые предотвратили кровавое злодеяние.

Поток антигодуновской и проромановской пропаганды явно направлялся искусною рукой из одного центра, а не был стихийным порождением необъяснимых симпатий москвичей к родичам царицы Анастасии Романовой (первой жены Ивана IV) и ее сына — царя Федора. Под пером благосклонных к Романовым летописцев и мемуаристов чудовищные слухи о годуновских преступлениях обретают статус веских предположений, и, наконец становятся истиной в последней инстанции.

Проживавший в России греческий иерарх Арсений Елассонский, говоря о причастности Годунова к угличскому убийству, московскому пожару, татарскому набегу и прочих бедах, ссылается на пересуды, отмечая, что так «говорили многие» . На слухи ссылаются и авторы романовской концепции истории России — «Хронографа 1617 года», используя ту же формулировку — «мнози же глаголаху». Однако, спустя несколько строчек, предположение о том, что Димитрий пал жертвой убийц, оборачивается неоспоримым фактом, достойным целой нравоучительной тирады. «О злое сластолюбие власти! О звере страшный, иже всея поядая и отончевая и останки ногами изтребляа, ни милости внимая, ни будущаго прощена помышляа! Не щадить сродныхъ, не устрашается великородныхъ, не милують старости, не умиляется о юности, но аки злый вранъ, иже злобою очерненный, доброцветущую ветвь благоплодного древа сокруши и пагубу злу велию учини!»