– Я узнаю тебя где угодно, – ответил Мэтью, улыбнувшись мне. – Под вуалью и без нее.
Ален пошел провожать меня до комнаты. Мэтью безотрывно глядел мне вслед. Я еще долго ощущала спиной его холодные немигающие глаза.
На следующий день Катрин и Жанна прибирались так тихо, что я спала, не чувствуя их присутствия. Только когда солнце успело подняться в стылое декабрьское небо, служанки отодвинули занавески балдахина и объявили, что мне пора мыться.
В мою комнату явилась целая процессия женщин с кувшинами. Они болтали без умолку, напоминая стаю сорок. Женщины наполнили водой громадную медную лохань. Должно быть, в иное время лохань использовалась для изготовления вина или сидра. Но вода была маняще горячей. Медные стенки сохраняли это блаженное тепло. Я без малейших возражений залезла в воду.
Женщины оставили меня отмокать. Сидя в лохани, я заметила, что мои немногочисленные пожитки исчезли. Я не увидела книг и листов бумаги, где записывала результаты своих алхимических опытов и окситанские фразы. Исчез и громоздкий, приземистый сундук, где хранилась моя одежда. От Катрин я узнала, что все мои вещи перенесены в покои милорда на другой стороне замка.
Я не перестала быть приемной дочерью Филиппа. Но менялся мой статус. Раз теперь я жена Мэтью, мои вещи заблаговременно перенесли на половину мужа.
Серьезно относящиеся к своим обязанностям, Катрин с Жанной помогли мне вылезти из лохани и насухо вытерли. К этому времени часы пробили час дня. В комнате появилась Мари – лучшая швея Сен-Люсьена. Она пришла, чтобы собственноручно облачить меня в свадебное платье и подправить мелкие шероховатости. Дополнения к платью, сделанные месье Бофилем – деревенским портным, – оказались неприемлемыми.
Надо отдать должное Мари. La Robe (я называла это платье только по-французски, и оба слова были достойны заглавных букв) получилось впечатляющим. Я даже не пыталась спрашивать, как ей удалось сшить его за такое короткое время. Это была «страшная тайна», однако я подозревала, что каждая женщина Сен-Люсьена и окрестностей добавила к платью хотя бы один стежок. До того как Филипп объявил о брачной церемонии, я заказала платье довольно простого фасона из плотного темно-серого шелка. Я настояла на одной паре рукавов вместо двух и на глухом воротнике. Самый практичный покрой для холодных зимних ветров. Я просила Мари не тратить времени на вышивку и отказалась от «птичьей клетки» – проволочного каркаса, расширявшего подол платья во всех направлениях.
Мари сделала вид, что не поняла меня, и изменила предложенный мной фасон платья гораздо раньше, чем Филипп сказал швее, где и когда я надену его. А после уже ничто не смогло сдержать ее порывов.
– Мари, La Robe est belle
[49], – сказала я швее, трогая шелк, густо покрытый вышивкой.
По всему платью были разбросаны стилизованные изображения рога изобилия, вышитые золотыми, черными и розовыми нитками. Эти символы достатка и плодородия окружали цветочные розетки и веточки с листьями. Вышивкой были покрыты и обе пары рукавов. Корсаж по краям окаймлял волнистый узор, где переплетались завитки, луны и звезды. Квадратная окантовка на плечах, называемая пикадиль, скрывала шнуровку, которой рукава прикреплялись к корсажу. Несмотря на обилие украшений, элегантные округлости корсажа идеально подошли моей фигуре. Хорошо, что швея отчасти вняла моим пожеланиям хотя бы в одном: платье не имело кринолина. Пышность подола достигалась за счет складок ткани, а не за счет проволочного каркаса. Под нижними юбками у меня был лишь матерчатый валик, закрепленный на бедрах, и шелковые чулки.
– Выразительные очертания. И очень простые, – заверила меня Мари, расправляя низ корсажа.
Женщины почти закончили колдовать над моей прической, когда в дверь постучали. Катрин бросилась открывать, опрокинув корзину с полотенцами.
Это был Филипп. Он выглядел очень элегантно в своем роскошном коричневом наряде. За спиной стоял Ален. Филипп пристально разглядывал меня, отчего я начала беспокоиться.
– Диана? – неуверенно спросил Филипп.
– Что? Вы нашли какой-то недочет в моем облике? – спросила я, торопливо осматривая платье и дотрагиваясь до волос. – У нас нет большого зеркала. Наверное, я чего-то не увидела…
– Ты прекрасно выглядишь. Посмотришь, какое лицо будет у Мэтью, когда он тебя увидит. Тогда никаких зеркал не понадобится, – убежденно произнес Филипп.
– А у вас, Филипп де Клермон, язык хорошо подвешен, – засмеялась я. – И что же привело вас в комнату невесты?
– Пришел вручить тебе свадебные подарки. – Филипп протянул руку. Ален положил ему на ладонь увесистый бархатный мешочек. – У нас не было времени что-то заказывать для тебя у ювелира. Это фамильные драгоценности.
Филипп стал высыпать содержимое мешочка себе на руку. Вспыхнули разноцветные огоньки: золото, бриллианты, сапфиры. Я шумно вздохнула. Но сокровищ в бархатном мешочке было больше: нитка жемчуга, несколько полумесяцев, инкрустированных опалами, и необычного вида золотой наконечник стрелы. Время затупило и сгладило остроту его краев.
– Зачем все это? – удивилась я.
– Надевать на себя – вот зачем, – посмеиваясь, ответил Филипп. – Цепочка была моей, но когда я увидел, какое платье сшила тебе Мари, то подумал, что желтые бриллианты и сапфиры будут там вполне уместны. Вещи это старинные. Кто-то назовет цепь слишком мужской и неподходящей для невесты, но она прекрасно ляжет на твои плечи. Изначально на ней висел крест, но я подумал, что тебе, быть может, захочется прицепить туда наконечник стрелы.
– А что это за цветы?
Изящные желтые бутоны напоминали фрезию. Они перемежались золотыми лилиями, окаймленными сапфирами.
– Planta genista. У англичан это растение называется дроком. Анжуйская династия сделала его своей эмблемой.
Филипп говорил о Плантагенетах – самой могущественной королевской династии в английской истории. Плантагенеты расширили Вестминстерское аббатство. Уступив требованиям баронов, они подписали Великую хартию вольностей, учредили парламент и поддержали создание университетов в Оксфорде и Кембридже. Правители Плантагенеты воевали в Крестовых походах, вели Столетнюю войну с Францией. Один из них подарил свою цепь Филиппу в знак королевской милости. В сравнении с ней меркли все остальные украшения.
– Филипп, я даже не знаю…
Мои возражения закончились, когда Филипп передал остальные драгоценности Катрин и надел мне цепь. Женщина, глядящая на меня из темного зеркала, была похожа на современного историка не больше, чем Мэтью – на современного ученого.
Я не удержалась от изумленного возгласа.
– Потрясающе! – согласился Филипп. Его лицо слегка погрустнело. – Жаль, что Изабо здесь нет и она не видит, насколько ты великолепна и насколько счастлив Мэтью.
– Я потом ей все расскажу, – тихо пообещала я, глядя на его отражение в зеркале.