Нелегалка. Как молодая девушка выжила в Берлине в 1940–1945 гг. - читать онлайн книгу. Автор: Мария Ялович-Симон cтр.№ 72

Наступило своего рода ничейное время. Лагеря на большом лугу начали распускаться. В один прекрасный день охрана попросту исчезла. Узники могли бы сбежать, но не знали куда.

А потом Эмиль сообщил, что видел на просеке в лесу следы танковых гусениц. Видимо, один танк вырвался вперед, хотя вообще-то Красная армия пока не добралась до этих берлинских предместий. Эмиль в точности описал мне это место неподалеку от маленькой березки. Я пошла туда, нашла следы – и здорово растрогалась. Спокойно села на землю и сказала себе: “Это точка перехода. Точка, в которой надежда переходит в уверенность”.

Я очень обрадовалась, но никоим образом не дурачилась и не веселилась. Ведь прощаться с надеждой было еще и грустно. Долгие годы я жила этой надеждой. Теперь предстояло свершение. Что оно мне принесет?

Когда война действительно вступила в самую последнюю свою фазу, воздушная тревога практически не прекращалась круглые сутки. От соседей я уже не пряталась. И в бомбоубежище мы больше не ходили, отсиживались в щели. Часто я часами сидела там на кое-как сколоченной лавке. Все кости болели, госпожа Кох жалась ко мне, люди болтали немыслимую чушь. Почему-то меня особенно злило, что война кончается так скучно и банально и что я не стою посреди хаоса битвы.

И вот время пришло. Кто-то сказал:

– Конец. Русские пришли ^[56]. Надо вылезать.

Все с поднятыми руками вылезли из щели. Я подняла руки совсем немного, потому что думала: “Мне сдаваться не требуется”. Формально я была на стороне побежденных, но всеми чувствами – на стороне победителей.

Русский, который первым шагнул мне навстречу, выглядел как картинка из хрестоматии: монгол с лицом в оспенных рябинах. Я его обняла и по-немецки поблагодарила за освобождение. Этот чужой, простой солдат, пожалуй, испугался. И я невольно призналась себе, что сама себе разыграла спектакль.

Я была свободна, война кончилась, Красная армия победила. Я бы с удовольствием расплакалась от радости и облегчения. Но ничто во мне не шевельнулось.

2

Польки из лагеря ураганом промчались по всем домам, перебили посуду и унесли все, что можно. В нашем доме тоже бесновалась такая шайка. Но откуда-то немедля прибежали Кристина и Галина, заслонили госпожу Кох, громко и быстро заговорили по-польски: здесь, мол, живут участники Сопротивления, которые годами делали добрые дела, в том числе и для Польши. Их дом надо пощадить.

Сущий шабаш ведьм – одна из этих баб рванула Галину за волосы, другая обоими кулаками ударила Кристину по лицу. Я видела все точно издалека, как спектакль, который меня не касается.

Потом явились советские солдаты. Огромного роста здоровяк нахлобучил себе на голову идиотскую малюсенькую шляпку госпожи Кох, напялил ее безвкусный, мещанский, самодельный плюшевый жакет и ушел. Я чуть со смеху не умерла. Но ее папаша взвыл.

– Это же воры! – заголосил он, по-детски разинув рот.

“Нацист вонючий, – думала я, – ты и тебе подобные выбрали Гитлера, вместе с ним развязали войну, исполняли приказы держаться. А теперь ты возмущаешься из-за идиотской шляпки”. Но вслух я, конечно, ничего не сказала.

Другой солдат метнулся в погреб, где старик Гутман разводил подопытных животных. Он имел диплом мастера по изготовлению сумок и чемоданов, потом торговал углем, служил сторожем на автостоянке, а теперь вот обеспечивал себе прибавку к пенсии, продавая белых мышей в Шарите. Поставки он осуществлял раз в неделю.

Я стояла у открытой двери погреба, когда русский обнаружил там клетки и открыл их. С торжественной серьезностью, подняв руки в благословляющем жесте, он твердил при этом по-русски, нараспев, словно заклинание, одно слово: “Освобождение”. Ребячливый, магический акт. Затем он принялся освобождать компот, множество банок которого стояло на полках по стене. И, разбивая банки одну за другой, опять твердил “освобождение”. Мыши валялись в компоте, сплошь красные от вишен и клубники, я едва на ногах стояла от смеха. А папаша Ханхен завывал и рыдал. Мне хотелось дать ему в морду.

Но, конечно, то, что советские военные обходили дома и насиловали женщин, было отвратительно. Меня это тоже не миновало. Я спала в мансарде, там-то и навестил меня ночью крепкий дружелюбный малый по имени Иван Дедоборец. Я не ерепенилась. Потом он карандашом написал записку и пришпилил к моей двери: мол, здесь его невеста, просьба ее не беспокоить. И действительно, ко мне никто больше ни разу не приставал.

Этажом ниже слышались громкие крики и причитания: госпожа Кох тоже не избежала сей участи. Я выглянула в окно и немного погодя увидела, как уходил высокий, стройный мужчина южной внешности. Судя по всему, не простой солдат. Может, даже офицер.

Это однократное и недобровольное совокупление, как выяснилось несколько недель спустя, не осталось без последствий. Десятки лет Ханхен Кох чего только не делала, чтобы забеременеть, а тут – на тебе.

Йоханна (Ханхен) Кох. Ок. 1945 г. По ее документам Мария Ялович жила три года.

Вероятно, чрезвычайное положение, в котором Ханхен очутилась вскоре после войны, было обусловлено и гормонами. Одно время ее обуревала навязчивая идея, что она обязана отнести поесть соседу, самому важному и опасному нацисту во всей округе, ведь, в конце концов, тот теперь живет в страхе перед гонениями и наказанием. И в своем умопомешательстве стала заводить с этим человекоубийцей изящные беседы о погоде и тому подобном.

– Ты вот что, давай-ка угомонись, – сказал Эмиль, когда она рассказала ему об этом, – совсем рехнулась. Двенадцать лет эти типы держали нас под угрозой и мучили. Они совершали страшные преступления.

– Но наш Спаситель… – начала было Ханхен.

Тут Эмиль просто взял ее на руки и отнес в спальню:

– Полежи-ка здесь и потолкуй со Спасителем. Он наверняка со мной согласится. – С этими словами Эмиль закрыл за собой дверь.

Спустя несколько дней появились первые сообщения из освобожденных концлагерей. Люди услышали первые цифры о чудовищных убийствах. Эти цифры отрезвили и Ханхен, она снова стала надежной антифашисткой, какой и была всегда.

За меня она цеплялась самым мучительным образом. Однажды на кухне вонзила ногти в мое ветхое летнее платье.

– Отпусти, порвешь! А другого у меня нет! – воскликнула я.

– Ты – мое дитя. Обещай, что никогда меня не покинешь, навсегда останешься со мной, не столкнешь меня в нищету, из которой я выбралась, – взмолилась она.

– Да, конечно, – ответила я как можно спокойнее. Возражать ей я не могла. Но была в отчаянии, потому что дала обещание, которое вовсе не собиралась держать.