Нелегалка. Как молодая девушка выжила в Берлине в 1940–1945 гг. - читать онлайн книгу. Автор: Мария Ялович-Симон cтр.№ 6

Страница

Да и случилось это всего два раза. Мы с господином Вальдманом пошли в некогда весьма добропорядочный еврейский отель “Король Португалии”. И кого же я встретила на лестнице? Свою учительницу гимнастики. Мы улыбнулись друг дружке. Она ведь тоже была там с мужчиной. А я была еще школьницей.

Осенью 1938 года из Германии выдворили всех евреев с польскими паспортами. В том числе нескольких мальчиков из моего класса во вновь созданной еврейской полной средней школе на Вильснаккер-штрассе. В большинстве эти ребята были настоящими берлинцами, родились здесь или попали сюда младенцами. А теперь им вдруг пришлось уезжать. Наш класс реагировал на расставание чрезвычайно дисциплинированно: мы помолчали, а потом урок продолжился. По поводу случившегося сказать было нечего.

Места этих ребят пустовали недолго. Ведь немногим позже из нееврейских школ исключили всех учащихся-евреев, и теперь они теснились в наших классах, где ставили все больше дополнительных стульев. Некоторым приходилось писать на коленках.

Нас курировал школьный советник профессор Хюбенер, неофилолог, который много лет крутил роман с нашей классной руководительницей, еврейкой по фамилии Филипсон. Особой храбростью он не отличался. Ему явно не доставляло удовольствия отвечать за еврейскую школу. Когда он захворал, вместо него на выпускные экзамены прислали директора другой гимназии. Услышав об этом, наш одноклассник Райнхард Познански испуганно воскликнул: “Боже мой, этот Шрёдер – сущий штандартенфюрер СС!”

Мы все безумно боялись этого человека. Когда он явился, встретили его все экзаменуемые вкупе с педсоветом. В резчайшем армейском тоне Шрёдер рявкнул: “Познански! Шаг вперед!” Тот побледнел как мел, но школьный советник протянул руку и сказал: “Приветствую вас как моего бывшего ученика!” Словом, все разрешилось благополучно.

Факультативным предметом у меня был немецкий язык, и на устном экзамене я получила для прочтения вслух средневерхненемецкий текст. Я прочитала, и школьный советник Шрёдер сказал: “Поистине превосходно. Вы так молодо выглядите, но явились сюда прямо из Средневековья”. Позднее учителя рассказывали, что, подводя итоги экзаменов, Шрёдер потребовал поднять все оценки на один балл. Дескать, если сравнить наши успехи с успехами в нееврейских школах, это более чем уместно. В остальном же время было тяжелое. Семьи большинства одноклассников отчаянно стремились выехать в Палестину. О веселой абитуриентской жизни мы уже не помышляли.

Ну вот, аттестат я получила, и по такому случаю отец все-таки надумал устроить у Греты праздничный ужин. Ведь у нас самих уже не было настоящего дома. Супругов Вальдман он тоже собирался пригласить. “Раз у него хватает наглости так скоро после смерти моей любимой сестры привести в дом эту шлюшку, я палец о палец не ударю!” – объявила тетушка. Я была в отчаянии. В домашнем хозяйстве я совершенно ничего не смыслила, а тут изволь готовить ужин для десятка людей. Денег, понятно, тоже не было.

В результате все вышло так, как я и предсказывала. Отец проводил Вальдманов на вокзал, поезд тронулся, а она не спрыгнула. В этот миг отцовские иллюзии наконец-то развеялись. Он был полностью сломлен и отныне вызывал у меня лишь огромную жалость.

Из квартиры Вальдманов мы съехали, сняли две комнатушки у некоего семейства Гольдберг на Ландсбергер-штрассе, 32. Относились они к нам хорошо, но по натуре были закоренелыми мещанами, вдобавок до крайности любопытными, а такое долго выдержать невозможно. Госпожа Гольдберг вечно шаркала следом за мной, буквально наступая на пятки. Линолеум на кухне она всегда надраивала до блеска и без конца причитала: “Только не пролейте ни капли воды!” Мы быстро перестали пользоваться кухней, экономя таким образом несколько марок. Воду для чая грели в комнате, кипятильником.

В начале 1940 года мы опять переехали, на сей раз в прескверную, кишащую клопами комнату у некой семьи Эрнсталь на Пренцлауэр-штрассе, 9. Отец совершенно пал духом. Снова и снова твердил, что хочет для меня хорошей жизни, но сделать ничего не может. А я снова и снова пыталась внушить ему, что для меня это не имеет значения.

1

Часами мы стояли в битком набитом длинном и темном коридоре. И просто ждали, ничем другим заняться невозможно. Конечно, мы очень боялись того, что будет. Чувствовали, что эта унизительная ситуация создана умышленно.

Весной 1940-го власти начали в обязательном порядке посылать еврейских женщин и мужчин на работы в военной промышленности. В июле меня тоже вызвали в Центральное ведомство по делам евреев – отделение биржи труда на Фонтанепроменаде, в просторечии на “бульваре терзаний”.

– С ума можно сойти. Я заядлый курильщик, мне надо покурить, иначе я свихнусь, но не знаю, разрешено это или нет, – стонал какой-то мужчина рядом со мной. – Если запрещено, нас всех забьют до смерти.

Молодая и наивная в свои восемнадцать лет, я ответила:

– Чего проще: спросите.

В этот миг кто-то крикнул: “Расступись!” Мы буквально распластались по стенам, чтобы освободить место человеку, который отдал эту команду. Очень приветливо и вежливо я обратилась к нему:

– Ой, можно у вас спросить? Тут одному господину неясно, разрешено ли курить.

Я не знала, что имею дело лично с Альфредом Эшхаусом. Руководитель означенного ведомства был рьяным антисемитом.

– Наглый жидовский сброд! – тотчас завопил он. Еще одна порция брани – и он исчез.

Однако теперь кое-кто из окружающих напустился на меня, угрожая побоями. Толстая еврейка, от которой противно пахло гнилым мхом, вырвала меня у них, прижала к своему пышному бюсту.

– Ну, кто тут вздумал побить еврейского ребенка?! – крикнула она. Я чуть не расплакалась.

Тут к нам решительно протолкалась какая-то дама.

– Сочувствую, что вы попали в такую неприятность, – сказала она. – С вашего позволения, моя фамилия Рёдельсхаймер.

Как я позднее узнала, она была музыковедом. Я, конечно, тоже представилась.

– Так вот, мадемуазель Ялович, вы совершили ошибку. Повели себя нормально, – объяснила она.

И я получила урок на всю дальнейшую жизнь: в ненормальной ситуации нельзя вести себя нормально. Нужно приспосабливаться.

Когда мы приступили к работе на “Сименсе”, нас было около двухсот еврейских девушек и женщин. Наш цех располагался очень близко от входа на станцию “Вернерверк” ^[13] в районе Шпандау. Поэтому нам, подневольным работницам, не нужно было, как в других местах, где-то собираться, чтобы затем нас толпой вели к рабочим местам. Нам разрешили утром приезжать поодиночке, брать ключи от шкафа, где мы оставляли одежду, и идти к станку. Доска с ключами одновременно служила для контроля, вовремя ли мы явились на работу.

Страница