Нелегалка. Как молодая девушка выжила в Берлине в 1940–1945 гг. - читать онлайн книгу. Автор: Мария Ялович-Симон cтр.№ 22

В самом деле, Миа осталась с моим дядей Хербертом и вместе с ним, Куртом-Лео и Ханнеле незадолго до начала Второй мировой войны успела выехать в Англию.

Сестра Мии, Тати, тоже никогда не симпатизировала нацистам. Ее муж Вилли до 1933 года был активным коммунистом и остался верен своим убеждениям. В их квартирке, в комнатушке с кушеткой, для меня тотчас постелили свежие простыни.

В первую же ночь к моей постели пришел Вилли. Хилый мужичонка с морщинистым лицом, в слишком короткой ночной рубахе бормотал какие-то мерзкие сальности. Остальное легко можно домыслить. Я не могла ни устроить скандал, ни выставить его, поэтому пришлось терпеть. Но я не сомневалась, что Тати все слышала.

Я чувствовала себя так неловко, что вообще глаз на нее поднять не смела.

Следующей ночью Вилли опять, как привидение, явился передо мной. Впрочем, нашлись и другие причины не задерживаться здесь. Стены в многоквартирном доме тонкие, а среди соседей полно нацистов. По политическим праздникам из окон вывешивали море флагов со свастикой. Рано или поздно я бы попалась.

Дальше мне помог другой человек, Эрнст Шиндлер, старый друг моего отца. Как еврея его давным-давно принудительно отправили на пенсию. Жил он в так называемом смешанном браке, на Гаудиштрассе, на севере Берлина. В последние месяцы я несколько раз встречалась с ним и штудиенратом доктором Максом Беккером. Мы начали вместе учить шведский. Потому что Беккер, увлеченный педагог, после Первой мировой передвигавшийся в инвалидном кресле, считал: “Мы что же, будем рассказывать друг другу, что война – катастрофа, а нацисты – преступники? Вообще-то жаль тратить на это время”. К сожалению, добрались мы только до третьего урока.

Шиндлер, сам обитавший в крохотной квартирке, устроил меня на Карлштрассе ^[19], у своей подруги Лотты. По крайней мере с виду эта женщина соответствовала клишированному образу интеллектуалки par excellence ^[20]: лет сорока пяти, черные волосы подстрижены по-мужски, на носу толстые роговые очки. Изначально Лотта была работницей, получила образование в народном университете и до 1933-го была секретарем в социал-демократической партии.

– Никогда в жизни не стану нацисткой, – сразу же сказала она мне, – но и с социал-демократами больше не желаю иметь ничего общего. Пожалуйста, не задавайте мне об этом вопросов.

Она вообще мало со мной разговаривала. Хотела, чтобы ее оставили в покое. Я это заметила и попросила что-нибудь почитать.

Жила Лотта одна в двух смежных комнатах изысканной, буржуазно обставленной квартиры. К сожалению, туалет располагался на лестничной клетке, на полмарша ниже, что было для меня жуткой проблемой. Ведь днем я не могла выйти из квартиры.

Рано утром Лотта уходила и возвращалась домой поздно вечером. А я поневоле либо уходила вместе с ней и целый день слонялась по городу, либо оставалась в квартире и сидела тихо как мышка.

Вот Лотта и попросила меня обзавестись горшком, чтобы ходить по нужде. Опорожнять его я могла только после ее возвращения домой. Уже одно это достаточно противно, но на деле вышло еще хуже. Горшка не нашлось. Но каждые несколько дней я встречалась в Кёпенике с госпожой Кох. Она регулярно приносила мне так называемые бараньи ножки, которые без карточек брала у мясника. Это блюдо она доставляла мне в металлической кастрюльке с крышкой. Ее-то мне и пришлось задействовать вместо горшка.

Вскоре у меня уже глаза не глядели на эти бараньи ножки. Мутило меня от них, но, хочешь не хочешь, я ела их холодными, под каким-то ужасным соусом. Отвращение к еде из фекальной посудины настолько усилилось, что один ее вид вызывал тошноту. Тем не менее, конечно же, приходилось рассыпаться перед госпожой Кох в благодарностях за предназначенную мне еду. Однажды она принесла мне еще и кольраби. Я была не в состоянии проглотить ни кусочка.

Как-то в воскресенье Лотта пригласила меня на прогулку. Мы встретились с ее друзьями, довольно молодой парой, на станции “Бернау”. Я наслаждалась, потому что эти двое были очень начитанны. Мы оживленно беседовали, перескакивая с пятого на десятое. И ненароком я упомянула Кантову “Критику чистого разума”. После чего моя квартирная хозяйка отвела меня в сторонку и сказала:

– Вам надо еще многому научиться. Аугустины не нацисты и не противники нацизма, они милые люди, но и только. То есть вам надо держать язык на привязи. – Иными словами: не стоит привлекать к себе внимание замечаниями насчет Канта.

Примерно через две недели Шиндлер подыскал мне очередной приют. На сей раз у своей прежней приходящей прислуги. Помощница по хозяйству давно уже была им с женой не по карману, потому что жили они на грошовое жалованье, которое жена получала в какой-то конторе.

Ида Канке жила очень близко от него, на Шёнхаузер-аллее. Шиндлер знал, что она против нацизма. Выглядела беззубая старушенция как ведьма. Рот провалился, а нос сильно выдавался вперед. Вдобавок до ужаса тощая – высохшая, но не тонкая, как спичка, а плоская, как клоп.

Ида служила при туалетах в каком-то чиновном ведомстве, и каждый пфенниг был ей кстати. Она радостно хихикнула, когда Шиндлер, который сам сидел без денег, предложил ей десять марок за то, что она на две недели возьмет меня к себе. Правда, дала понять, что приняла бы меня и бесплатно. “По молодости я была коммунисткой, а на старости лет тянет к религии”, – часто повторяла Ида Канке. Она состояла в секте свидетелей Иеговы, в ту пору запрещенной.

Жила Ида во флигеле, занимая дворовую часть большой, некогда господской квартиры. Вообще-то у нее была всего одна комната, давняя кухня, с кафельным полом и крайне неуютная. Ее она сдавала добродушному молодому человеку. К сожалению, он был заика и мочился в постель. А мокрые простыни сушил у себя в комнате. Вонь стояла на всю квартиру. Помимо этой комнаты была лишь малюсенькая, переоборудованная под кухню комнатка прислуги, где, в свою очередь, отвели угол под туалет. Старушенция спала в подобии алькова, в дальнем углу прихожей, и эту большую старую деревянную кровать мне поневоле пришлось делить с ней.

Вся ее библиотека помещалась в выдвижном ящике кухонного стола и состояла из десятка растрепанных брошюр с пророчествами о конце света. Весь день я праздно сидела на шатком плетеном стуле, листая эти брошюры. До того замызганные, что страницы я переворачивала вязальными спицами.

Ходить по квартире не разрешалось. Ниже этажом жил инвалид, который мигом бы меня услышал. Вот я и сидела сложа руки, ждала госпожу Канке да жевала оставленный ею кусок хлеба.

В довершение всего именно в эти дни выпустили из тюрьмы брата Иды Канке, Хуго. Он отсидел довольно большой срок за убийство – не то своей жены, не то подруги. Старуха Канке боялась его как огня: вдруг заявится к ней вдрызг пьяный, потребует денег и прочая. Так оно и вышло. Я бы с удовольствием стала невидимкой, но он вообще не обратил на меня внимания. А через полчаса опять ушел, потому что, выйдя из тюрьмы, мигом подцепил какую-то бабенку.