…Мао Цзэдун время от времени выступал с лекциями в Институте искусств имени Лу Синя. Ему импонировала там слушательская аудитория. Сплошь деятели литературы, театра, кино. Многие с громкими именами. Воспитанные, образованные, умеющие слушать и понимать услышанное.
Во время одной из таких встреч с миром богемы привычную тишину зала вдруг нарушили чьи-то аплодисменты и возгласы «Хао!» («Хорошо!»), а затем «Дуй» («Правильно!»). Потом это повторилось еще и еще… Возмутительницей спокойствия, как успел заметить Председатель КПК, была молодая особа в первом ряду, прямо напротив него. Едва он закончил лекцию, как она вскочила со стула и обратилась к нему с каким-то нелепым, не к месту, вопросом. Тем не менее он посчитал целесообразным отметить ее «любознательность и усердие в учебе».
Для «мисс Ли» этого было вполне достаточно, чтобы почувствовать что она попала в «десятку». Председатель Мао был в тот момент «соломенным вдовцом». Его третья жена уже длительное время находилась на лечении в Москве. А он слыл большим поклонником слабого пола. «Голубая яблонька» была уверена, что ее большие глаза, ухоженная кожа, а главное — все, что до этого безотказно действовало на мужчин, не могло оставить равнодушным Мао Цзэдуна…
Видному советскому дипломату и ученому, тонкому знатоку Китая, а также женской красоты Михаилу Степановичу Капице довелось впервые наблюдать Цзян Цин как раз в ее яньаньский период. Правда, не в самой Яньани, а в Чунцине, в здании советского посольства.
«Однажды, незадолго до переезда посольства из Чунцина в Нанкин, в посольство пришла Цзян Цин. Она была в Чунцине по пути из Москвы в Яньань, где проходила лечение. Ей тогда было 32 года. В прошлом шанхайская актриса, она перебралась в Яньань, где ее приметил Мао Цзэдун… По молодости я думал, что артистки должны быть красивыми. Цзян Цин не была красавицей. Она была худощава, выше среднего роста, причем верхняя часть тела была длиннее нижней. Была одета в серый френч и брюки, которые не могли сделать привлекательной даже Элизабет Тейлор. Держалась скромно, показывала флакон духов «Красная Москва», который ей подарили в СССР и который она собиралась открыть после победы…»
Подытоживает же свои наблюдения он следующими словами: «Мне, как и Марксу, ничто не было чуждо, и я не рубил себе палец подобно отцу Сергию. Но когда я увидел Цзян Цин, я задал себе вопрос: мог ли я поухаживать за ней как за женщиной, и ответ был: «Нет, конечно, нет!»
…Вскоре после той самой лекции Лань Пин отправилась в Яньцзялин. Солдатам, охранявшим резиденцию Мао Цзэдуна, она объяснила, что ей необходимо обсудить с председателем Мао «некоторые идеологические вопросы». Ее пропустили.
К себе в общежитие она вернулась к обеду следующего дня. А ближе к вечеру вновь устремилась в Яньцзялин. Ее не смущало, что у председателя была законная жена, родившая ему пятерых детей. Не смущало и то, что он на двадцать лет старше ее. Летом 1943 года она насовсем перебралась в пещеру Мао Цзэдуна. И из Лань Пин, «Голубой яблоньки», превратилась в Цзян Цин, «Голубую реку».
Соратники Мао Цзэдуна по партии были с самого начала категорически против его брака с легкомысленной «мисс Ли», о прошлом которой были детально осведомлены. Они и, разумеется, их боевые подруги-жены недвусмысленно давали понять, что никогда не примут «мисс Ли» в свой круг. Однако переубедить председателя им не удалось. Да и сама «мисс Ли» показала, что может постоять за себя.
В один прекрасный день она нежданно-негаданно заявилась на заседание руководителей КПК и с порога объявила: «У меня для вас хорошая новость. Председатель и я стали жить вместе». Оторопевшие партийные боссы отреагировали на «хорошую новость» гробовым молчанием. Председательствовавший на заседании Мао Цзэдун тоже проглотил язык. Тогда Цзян Цин продефилировала по залу заседаний, нарочито выставляя напоказ свой неестественно большой живот. Она была беременна. А с этим уже никто из участников заседания не мог не считаться.
Как уже отмечалось выше, в конечном итоге ЦК дал Мао Цзэдуну согласие на брак с «мисс Ли», но при условии, что она не будет лезть в политику и дела партии, а также публично появляться как жена председателя.
Цзян Цин спокойно восприняла вынесенный ей вердикт, поскольку верила в мудрость древнего китайского изречения: «Кто разделил ложе с драконом, будь то супруга, наложница или даже служанка, тот вместе с драконом и царствует».
* * *
По воспоминаниям тех, кто тогда тоже обитал в яньаньских пещерах, Цзян Цин рядом с неторопливым, рыхловатым Мао Цзэдуном смотрелась юной хрупкой девушкой. Она старалась во всем угождать ему, предугадывать каждое его желание: вовремя придвинуть поближе его любимый шезлонг, подать кружку с крепчайшей китайской водкой, насыпать ему в ладонь ароматный жареный арахис. А во время беседы или застолья Мао Цзэдуна с кем-либо из его соратников или гостей — изловчиться вставить к месту пару слов: «Ах, как много работает мой муж, все пишет и пишет, пока рука не отнимается». Она умела выбрать момент, чтобы ублажить председателя — завести патефон с записями столь любимых им старинных китайских опер. Следила за его здоровьем, питанием и даже за одеждой. Но было бы ошибкой думать, что она выполняла роль прислуги. Отнюдь нет. Она сумела стать его соратницей, причем весьма влиятельной, в непрекращавшейся борьбе за власть.
Фактически Цзян Цин стала его личным секретарем и, что важнее, полновластной хозяйкой его домашней канцелярии, включая секретную переписку. Она контролировала распорядок его дня, назначала и отменяла встречи. И он безропотно подчинялся ей. Дело доходило до того, что Мао Цзэдун не позволял лечащему врачу измерять температуру и не принимал лекарств, если рядом не было Цзян Цин.
Зная, что ее муженек слабоват по женской части, Цзян Цин постаралась и здесь установить свой порядок. Танцами в Яньани увлекались все, включая самого Председателя КПК. Они регулярно устраивались в Ваньпзяпине. Цзян Цин посещала их вместе с мужем. Более того, она сама подбирала ему самых смазливых партнерш. И делала это с одним лишь умыслом: каждая красавица, которую она подводила к Мао Цзэдуну, отдавала себе отчет в том, что ей позволено лишь потанцевать с председателем, но не более. Правда, и в этих условиях он не упускал своего шанса. И не только на танцах.
«Для Цзян Цин, — пишет в своих мемуарах П. Владимиров, — характерна крайняя целеустремленность. Она преодолевает препятствия и упорно стремится к почетному положению в обществе. Свой темперамент подчиняет рассудку. Не знает жалости к себе, ее заботит только карьера. Пока молода, спешит к цели… Честолюбие и карьеризм накрепко связывают Цзян Цин с Мао Цзэдуном. Чувства подкрепляются сходством натур».
Ситуация в корне изменилась вскоре после провозглашения 1 октября 1949 года Китайской Народной Республики. Став ее председателем и почувствовав себя императором, Мао Цзэдун дистанцируется от своей четвертой жены. У китайских императоров помимо жен всегда были гаремы. Поэтому их жены проживали отдельно от своих повелителей.
Мао Цзэдун и Цзян Цин также стали жить раздельно. Приняв это как должное, «Голубая река» не могла отделаться от мысли, что председатель, на радость своему окружению, может развестись с ней. Этот страх делал ее злой, желчной, истеричной даже в общении с преданной ей прислугой. Не могла она смириться и с тем, что у ее мужа все-таки появился гарем — в Чжуннаньхае регулярно устраивались танцы с приглашением молоденьких девушек из разных ансамблей, и Мао Цзэдун уводил в расположенную поблизости спальню понравившуюся ему девушку или даже несколько девушек одновременно и проводил с ними целые недели. Время от времени Цзян Цин совершала «набеги» в эту спальню и в присутствии «наложниц» учиняла шумные скандалы. Но это ничего не меняло. Ближайшее окружение председателя молчало. Ведь оно изначально было против брака Мао Цзэдуна с «мисс Ли» и теперь продолжало в упор не видеть ее. Она по-прежнему оставалась для них чужой и ей давали понять это в большом и малом.