Юлий Цезарь. Политическая биография - читать онлайн книгу. Автор: Алексей Егоров cтр.№ 173

Первый принцепс взял определенную «плату» за выполнение планов своего предшественника: гигантская фигура Августа заслонила собой образ Цезаря, а его «дело» стало «делом Августа», разумеется, со всеми внесенными последним изменениями. Эта метаморфоза оказала воздействие и на выработку некоторых современных теорий. Отсюда идут истоки образа «гениального неудачника» Г. Ферреро , противопоставления «монархии Цезаря» и «принципата Августа» Эд. Мейера и Р. Сайма , и отчасти — теории «цезарианского мифа» С.Л. Утченко . Любопытным побочным продуктом этих представлений является то, что именно Цезарь, а не Август стал символом монархии, на все лады восхваляемым монархически настроенными учеными, писателями и публицистами и столь же ненавидимым противниками всех форм единоличной власти. Напротив, Август предстает либо мудрым создателем сбалансированной властной системы («диархии») или конституционной монархии, либо (все имеет свою оборотную сторону) — лицемерным тираном, прикрывавшимся республиканскими одеяниями. Подобно тому, как Цезарь превратился в символ «тирании», Август, столь же незаслуженно, стал воплощением «лицемерия».

Второй миф, наверное, еще более распространенный, создала республиканская пропаганда. Исходя от республиканских идеологов, он был поддержан блестящей публицистикой Цицерона и продолжен Светонием Транквиллом, вероятно, единственным биографом Цезаря, нарушившим принятый у древних авторов обычай не ссылаться на свои источники (Suet. Iul., 52, 77, 80). Развитие этого мифа продолжалось в сочинениях оппозиционных историков времени Юлиев-Клавдиев (напр. Кремуций Корд) и получила новое звучание в эпоху террористических режимов Тиберия, Калигулы и Нерона, найдя свое наиболее полное отражение в «Фарсалии» Лукана. Этот «антимиф» был подкреплен авторитетом таких писателей как Сенека и Тацит, а затем получал все новое и новое звучание в периоды борьбы с монархиями, диктатурами и тоталитарными режимами. Такая трактовка образа Цезаря была поддержана У. Шекспиром и Ш. Монтескье и повторялась в идеях Великой Французской революции, движении декабристов или антифашистского сопротивления. В силу того же парадокса, Цезарь оказался популярным символом для европейских абсолютных монархий, Германской Империи и даже Третьего Рейха, тогда как Цицерон превратился в знаковую фигуру для англо-американского парламентаризма, а Брут и Катон — для французских революционеров, либералов и русских декабристов.

На первом этапе этого мифа создается образ ловкого честолюбивого манипулятора, изначально поставившего своей целью захват единоличной власти, не брезгуя никакими средствами для достижения положения, успеха и материального достояния. Именно таким образом он стал консулом и получил командование в Галлии, развязав завоевательную войну с целью собственного усиления, а затем пришел к власти благодаря гражданской войне и истреблению лучших граждан. Создается зловещий образ тирана, подобно тени нависающего над бессильной республикой и, после междоусобной брани, захватившего единоличную бесконтрольную власть.

Миф о Цезаре-тиране дополняется мифом о «свободной республике» и ее защитниках, Помпее, Катоне, Цицероне и Бруте, причем, идеализация последних становится дополнительным содержанием антицезарианского мифа. Полководческий талант Помпея, ораторский дар Цицерона, непреклонная стойкость и безупречная мораль Катона и мужественная решимость Брута — все это противостоит Цезарю и его приспешникам, и тем трагичнее оказывается их поражение. Республика, которую они защищали, словно по мановению волшебной палочки становится свободным обществом с глубоко укоренившимися демократическими ценностями, свободными выборами, диктатурой закона, свободой слова, состязательным судебным процессом, равновесием властей и гарантиями прав человека.

Мы еще намерены вернуться к теме «свободной республики», но множество парадоксов бросаются в глаза даже при самом поверхностном подходе. Приверженцы мифа забывают о том, что это была республика с 300–400 тысячами граждан, подавляющее большинство которых жили за чертой бедности, и десятками миллионов бесправных союзников, провинциалов и рабов, которые никак не могли пользоваться благами «римской демократии». Забывается о практически непрерывной войне, идущей на территории большинства провинций, равно как и том, что все органы власти полностью контролировались сулланской и постсулланской олигархией с ее террором, небывалой коррупцией, невероятными богатствами и сказочной роскошью. Достаточно очевидно, что все победы Цезаря на выборах были результатом поддержки его подавляющим большинством населения, а галльская угроза была абсолютно реальна, и столь же странно, что честолюбие Помпея, общеизвестный оппортунизм Цицерона, твердолобое «нет» Катона и убийство беззащитного человека, осуществленное Брутом, стало символом свободы, чести, реформ и либеральных ценностей. Миф иррационален, а потому полемика с ним превращается в крайне неблагодарное занятие, и нашей задачей станет рассмотрение конкретных оценок тех источников, которые дают нам более сложные и глубокие оценки.

Первым, кто писал о себе был сам Цезарь, и именно с него необходимо начать наше рассмотрение. Впрочем, мы уже останавливались на концептуальных установках «Записок», а потому остается добавить не столь уж много. Цезарь вообще избегает оценочных суждений — его мышление предельно конкретно, как это вообще свойственно выдающимся политическим деятелям. В «Записках о Галльской войне» Цезарь показывает реальную опасность, исходящую от противника, делая это особенно подробно в связи с событиями 58 г. до н.э. (переселение гельветов в Галлию и нарастание германской угрозы — Caes. B.G. I, 7; II, 31). Его последующие действия вызваны уже угрозой интересам Рима в Галлии, как это было в 57 г. (консолидация бельгов — Ibid. II, 1), 55 г. (новое нашествие германцев (IV, 1)) и, наконец, в 52 г., во время Великого Галльского восстания (VII, 1–2). В последнем случае Цезарь подчеркивает глобальный характер восстания и его опасность для римского господства, а в речи Верцингеторикса он рисует намерения галльского вождя, включающие не только полное свержение власти Рима в Галлии, но и захват Провинции (VII, 21, 64), а, возможно, и более серьезные планы.

Цезарь не пытается показать войну как чисто оборонительную акцию, поскольку для римского общества успешная завоевательная кампания в подобной аналогии не нуждалась. Так, он достаточно откровенно пишет о своем намерении предпринять поход в Британию: «… однако Цезарь решил предпринять поход в Британию, так как знал, что почти во все войны с Галлией оттуда посылались подкрепления нашим врагам… он все же считал полезным для себя вступить на этот остров, познакомиться с его населением и добыть сведения о его местности, гаванях и удобных для высадки пунктах» (Ibid., IV, 20). Еще один мотив, который постоянно повторяет Цезарь — это военная мощь, физическая сила, воинственность и вероломство врага (Ibid., I, 1, 2, 31, 39, 44; II, 1; III, 8; IV, 1–3; VI, 13, 23–24; VII, 4–5). Быть может, самое интересное, что гораздо более полно, обстоятельно и эмоционально апологию Галльской войны представил за него… Цицерон.

В речи «О консульских провинциях» (56 г.) Цицерон кратко, но предельно четко формулирует идею войны. Галлы — исторический враг Рима. «Не без промысла богов природа некогда оградила Италию Альпами; ибо если бы доступ в нее был открыт для полчищ диких галлов, наш город никогда не стал бы обиталищем и оплотом великой державы» (Cic. de prov. cons., 14, 34). Испокон веков Рим воевал с галлами, но это была лишь оборона, и только Цезарь стал воевать по-настоящему (Ibid., 13, 32). «Замысел Гая Цезаря, как я вижу, был совершенно иным: он не только признал нужным воевать с тем, кто, как он видел, уже взялся за оружие против римского народа, но и решил подчинить нашей власти всю Галлию» (Ibid.)… «Лишь узкую тропу в Галлии до сих пор удерживали мы, отцы-сенаторы! Прочими частями ее владели племена, либо враждебные нашей державе, либо ненадежные, либо неведомые нам, но, во всяком случае, дикие, варварские и воинственные; не было никого, кто бы не желал, чтобы эти народы были сломлены и покорены. Уже с начала нашей державы не было никого, кто бы, размышляя здраво об интересах нашего государства, не считал, что наша держава более всего должна бояться Галлии. Но ранее, ввиду силы и многочисленности этих племен, мы никогда не сражались с ними всеми сразу; мы всегда давали отпор, будучи вызваны на это. Только теперь достигнуто положение, когда крайние пределы нашей державы совпадают с пределами этих стран» (Ibid., 13, 33). Целью войны является мир. Благодаря походам Помпея, исчезла угроза с востока (Ibid., 12, 31), теперь, если дать Цезарю завершить покорение и освоение Галлии, исчезнет угрозам севера (Ibid., 8, 19). Говорил ли Цицерон то, что он думал? Вероятно, да. Он не любил Цезаря, но был сторонником имперской завоевательной политики. Конечно, оратор не всегда говорил то, во что верил сам, но он всегда старался сказать то, что хотела услышать от него аудитория, и ошибался очень редко.