Загадка Куликова поля, или Битва, которой не было - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Егоров cтр.№ 39

Вот так на пустом месте был заложен былинно-фольклорный фундамент будущего мифа. Затем отстраивать его на этом фундаменте принялись агиографы и летописцы. Причем не надо забывать, что жития в те времена считались историческими документами наравне с летописями, а авторы агиографий и житий, начиная еще с преподобного Нестора, соответственно числились летописцами.

Творению рязанского монаха Софония, в прошлом брянского боярина, повезло. Будучи положено на пергамен, оно довольно быстро приобрело популярность, стало, если можно так выразиться, бестселлером своего времени. «Задонщина» активно переписывалась и распространялась вероятно по всей Руси, о чем можно судить по количеству дошедших до нашего времени списков и «редакций». Особенно, надо полагать, популярной и востребованной она стала в столичных кругах, где грамотные читатели, с пиететом относившиеся к письменному слову, с немалым удивлением узнали, что их великий князь не только в пух и прах расколошматил татарского мурзу Бегича по соседству на Рязанщине, но и самому Мамаю, оказывается, умудрился вломить по первое число, да к тому же у черта на куличках в Задонье. Тут было чего пообсуждать и помусолить! Обсуждали, мусолили, привыкали. И привыкли. После этого мимо такого «широко известного факта» не смогли пройти ни автор жития Дмитрия Ивановича «царя русского», ни московский летописец, написавший Краткую летописную повесть. В итоге и в «Слове о житии», и в Краткой повести появилась Донская (пока еще не Куликовская!) битва, обозначился пока еще бестелесный скелет некого псевдособытия, на который в течение полутора веков нарастали телеса. Наросли, да еще какие пышные!

В основном живой вес тело Куликовского фантома набирало за счет инкорпорирования переписчиками в летописи и «Сказание» пространных цитат из всегда имевшегося у них под рукой Священного писания и расхожих типовых сюжетов из художественной литературы того времени. Трудились переписчики, плодились слезливые моления, крестные знамения и небесные заступники. В богоугодном рвении или в угоду своему церковному начальству копировавшие летописи монахи ввели целые новые темы, такие как благословения митрополита Киприана и игумена Сергия. Все кончилось тем, что в Пространной летописной повести у Дмитрия Донского за обильным литьем слез и непрерывным вознесением молитв Богородице уже не осталось времени на собственно сражение с Мамаем, вообще отошедшее на второй план.

Не вызывает сомнения, что главный вклад в начинку мифа мелкими, кажущимися реальными «фактами», внесли московские летописцы. Именно с их легкой руки в Пространной летописной повести и особенно «Сказании» появились детали, тесно связанные с Москвой, в первую очередь московские микротопонимы. Верно подмеченная А. Фоменко и Г. Носовским удивительная схожесть московской топонимики и топонимики в произведениях Куликовского цикла вызвана, скорее всего, не тем, что Куликовская битва происходила под стенами Москвы. Там она столь же невероятна, как и на Дону. Это московские летописцы, выдумывая все новые подробности Мамаева побоища, вольно или невольно вставляли в редактируемые ими тексты вместо полагавшихся по смыслу, но неизвестных им апеллятивов Подонья хорошо знакомые московские названия. Так география Куликовской битвы обогатилась Куликовым (Куличковым) и Девичьим полями, Красным холмом и Кузьминой гатью. Параллельно река Меча переименовалась с сохранением ее исходного смысла Межи, межевой реки, в московскую Чуру, вместе с которой были добавлены в «Задонщину» стоявшие на ней села Чурово и Михайлово. Кстати, оба названия, позднее исчезнувшие в Москве, могли сохраниться в некоторых редакциях «Задонщины» благодаря тому, что где-то в районе Красивой Мечи в XIII веке вроде бы имелось местечко Михайловы Чуры, а в XVI веке на Рязанщине появились города Щуров и Михайлов, причем рязанская Меча по удивительному совпадению действительно оказалась посередке между этими городами.

Определенный дух достоверности мифу придали внедрившиеся во все произведения Куликовского цикла конкретные фамилии, хотя и во всех разные, якобы реальных действующих лиц описываемых событий. Эти фамилии появлялись там постепенно в течение долгого времени, вероятно, вплоть до XVI–XVII веков. Они вставлялись в летописи и «Сказание» летописцами, надо думать, отнюдь не безвозмездно, чтобы удревнить до XIV века родословия новых княжеских, боярских и даже купеческих фамилий.

Вот так, постепенно, буквально на пустом месте, сформировался и разбух до величайшего события истории Великий куликовский миф.

Вероятно, вышеизложенный сценарий творения этого мифа не единственно возможный. И он, наверное, не может объяснить все и вся. Впрочем, ни один сценарий не способен ответить на все вопросы из-за принципа неопределенности далекого прошлого А. Бушкова. Да и надо ли отвечать на все вопросы? Ведь многие из них на самом деле могут оказаться нерелевантными. Например, непонятен и необъясним перманентно, напористо проступающий в Летописных повестях и «Сказании» оговор, другого слова не подберешь, великого князя Рязанского. Действительно, история взаимоотношений Дмитрия и Олега Ивановичей была долгой и далекой от идиллии. Но к первой половине XV века, когда «Задонщина» уже была написана и эпицентр формирования Куликовского мифа переместился на Летописные повести, острота противостояния между двумя соседними княжествами пошла на убыль, а в начале второй половины того же века оно и вовсе закончилось с окончательным подчинением Рязани Москве, закрепленным браками детей Олега Рязанского и Дмитрия Московского, а также внучки Олега и сына Владимира Серпуховского. Трудно понять, за что же авторы Летописной повести задним числом так ополчились на Олега Ивановича? Может быть, как допускают А. Быков и О. Кузьмина, дело в союзе, заключенном внуком Олега Рязанского с Витовтом в 1430 году и разбудившем старую, полувековой давности, вражду. Может быть, ответ тривиален, и все дело здесь просто в личных счетах одного из летописцев с Рязанью и ее князьями?

Столь же нерелевантной для Великого куликовского мифа может оказаться гипертрофированная роль в Куликовской битве брянцев, то есть выходцев из великого княжества Брянского. Не будем забывать, что автором «Задонщины» мог быть бывший брянский боярин. Недаром в самой «Задонщине» мы встречаем двух очень близких Софонию Рязанцу персонажей — Пересвета и Ослябю, — таких же, как и сам автор, принявших постриг бывших брянских бояр. Еще один связанный с Брянщиной персонаж Куликовского цикла — это князь Дмитрий Ольгердович, в свое время получивший от брата Ягайла в удел брянские города Трубчевск и Стародуб. Но Дмитрий Ольгердович совсем не брянец по происхождению, да и ко времени Куликовской битвы он уже ничего общего не имел со своим бывшим трубчевско-стародубским уделом. Ни Софоний, ни летописцы никак не акцентируют какую-либо причастность Дмитрия Ольгердовича к Брянску, они скорее связывают его со старшим братом Андреем или вообще Литвой.

Но, с другой стороны, еще один персонаж, вероятно брянского происхождения, появляется независимо от Софония в гораздо более позднем «Сказании». Это Михаил Бренок, переодетый великим князем и погибший под княжеским знаменем, чье прозвище А. Журавель трактует как «брянец». Возможно, как и в случае с московской топонимикой, брянские персонажи суть следствие особой популярности Великого куликовского мифа не только в Москве, но и на Брянщине. Ничего удивительного, учитывая происхождение автора «Задонщины» и ее связь со СПИ. Кроме того, возможно тут отразилась объективно особая роль Брянщины, особенно так называемых Верховских княжеств, во взаимном противостоянии Орды, Литвы и Москвы. Вот что пишет об этом А. Соловьев : «В первой половине XIV в. ничего не слышно о Чернигове, очевидно запустевшем, а упоминается лишь Брянск, ставший центром великого княжения. По соседству с ним, на верхней Оке, потомки черниговских князей создают ряд мелких «верховских» княжеств — в Карачеве и Звенигороде, в Козельске и Перемышле, в Новосили и Одоеве, Оболенске и Воротынске. Был в Брянске мятеж от лихих людей, смута великая и опустение города, после чего стал владеть Брянском великий князь литовский… В Брянске Ольгерд посадил одного из своих сыновей, но в 1375 г. великому князю Дмитрию служат князья Брянский, Новосильский, Оболенский и Торусский. Возможно, что этот князь Роман Михайлович Брянский — потомок Михаила Черниговского, покинувший Брянск из-за притязаний смоленского князя и перешедший на службу Москве… В 1378 г. старший сын Ольгерда, Андрей, покинув свой удел в Полоцке, сел во Пскове и перешел тоже на службу Москве. В 1379 г. он вместе с другим литовским князем Дмитрием Боброком-Волынским (женившимся на сестре Дмитрия Донского) взял Трубчевск и Стародуб у Литвы, и сидевший в Трубчевске брат его, Дмитрий Ольгердович, вышел из города с семьей и боярами, поехал в Москву и получил в кормление Переяславль».