Загадка Куликова поля, или Битва, которой не было - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Егоров cтр.№ 20

Итак, оставшиеся в живых и, похоже, даже не принимавшие участия в битве бояре, воеводы и дети боярские сломя голову умчались столбить участки на Рязанщине. Непонятно, включились ли в гонку дети геройски павших в сражении бояр и воевод, но их жены точно оказались ни при чем, и им осталось лишь оплакивать свою вдовью долю: «Жена Микулы Васильевича Марья рано поутру плакала на забралах стен московских, так причитая: «О Дон, Дон, быстрая река, прорыла ты каменные горы и течешь в землю Половецкую. Принеси на своих волнах моего господина Микулу Васильевича ко мне!»… «Москва, Москва, быстрая река, зачем унесла на своих волнах ты мужей наших от нас в землю Половецкую»». Даже оплакивая свою долю, воеводские вдовы не забывают тщательно подражать Ярославне из СПИ. Потому ничего удивительного, что Дон в «Задонщине» — быстрая река, прорывшая каменные горы. Очевидно, что это не настоящий тихий Дон, а все тот же песенный Дунай из плача Ярославны, то есть опять же бездумный перепев темы из СПИ. В итоге Москва-река оказывается в плаче московских и коломенских вдов притоком то ли Дона, то ли Дуная.

Пока идет дележ участков на Рязанщине, можно подвести первые итоги. Что же говорит нам «Задонщина» — самое раннее и потому, надо полагать, самое достоверное письменное свидетельство великой битвы? Попробуем вкратце резюмировать ее содержание, опустив лирику и несущественные «неисторические» детали.

То, что Мамай намеревался идти в Залесскую землю, мы узнаем из голословного утверждения Дмитрия Ивановича. На деле Мамай «гуляет по Дону», как «казак молодой», и непохоже, чтобы он куда-то спешил. Выглядит это так, будто великий князь, пользуясь оказией — появлением Мамая вблизи рязанского пограничья — под хмельком подначивает своих засидевшихся за пирами воевод вспомнить, за что жалование получают, размять плечи богатырские, добыть князю славы, а себе участки под дачи — не зря же дороги мостили да переправы наводили. Князья и воеводы вынужденно включаются в игру, начинают подзадоривать друг друга и в конце концов, пока хмель не выветрился, отправляются на Куликово поле в устье Непрядвы. Там недолго думая, не теряя время на поединки и всякую стратегию да тактику, быстренько побеждают Мамая и начинают делить промеж собой рязанские наделы. Тем временем воеводские вдовы выходят на московские и коломенские забрала и оплакивают свою долю, как учила Ярославна, но почему-то их не поддерживают вдовы в Рязани и Можайске, хотя именно рязанских и можайских бояр с воеводами полегло на Куликовом поле более всего.

Собственно и все, больше ничего о Куликовской битве из «Задонщины» мы не узнали. Нет там ни состава и численности обеих противоборствовавших сторон, ни пути московского войска на Куликово поле, ни сговора Мамая с Олегом Рязанским и Ягайлом Литовским, ни благословения Сергия Радонежского, ни переодевания Дмитрия, ни его прозвания Донским, ни поединка Пересвета с Челубеем, ни победной атаки засадного полка, ни «стояния на костях», вообще ни словечка о ходе самой битвы! Подробные данные о боярских потерях настолько фантастичны, что, конечно, никто их всерьез не воспринимает. Тогда зачем, спрашивается, вообще было писать это пустое и неинформативное, ничего в себе не содержащее кроме неумелых подражаний СПИ произведение? Очень важный вопрос, которым почему-то не задавались отечественные историки. Может быть потому, что ответ крайне прост, но ужасен в своей неудобоваримости.

Всякому, кто не поленится прочитать «Задонщину» и возьмет на себя труд непредвзято оценить прочитанное, станет совершенно очевидно, что это художественное произведение, написанное, по всеобщему признанию, в подражание СПИ. Никаким боком не летопись. Обязательно ли в художественном (хотя и не чересчур высокохудожественном) произведении должна присутствовать фактологическая основа? Нет, не обязательно. Фантазия — естественное свойство человека, выделившее его из животного мира. Можно сказать, что человек начал фантазировать с момента своего появления на Земле. А записывать свои фантазии и мечты — как только научился писать. Наверняка дошедшие до нас зафиксированными на бумаге утопия «Государство» Платона и «Божественная комедия» Данте были далеко не первыми фантазиями человечества. Справедливо заметил А. Бушков : «Мы отчего-то совершенно упускаем из виду, что фантастическая литература — не изобретение последних двух-трех столетий. Вне всякого сомнения, она существовала уже гораздо ранее, чего упорно не хотят признавать «фундаменталисты», считающие любое сообщение древних авторов святой истинной правдой…». С этим трудно не согласиться. К жанру fantasy по исторической тематике можно отнести и «Иллиаду» Гомера, и, что я не устаю повторять, «Повесть временных лет» Нестора.

Летописная повесть о Куликовской битве дошла до нас в двух основных изложениях: кратком и пространном. Долгое время краткий вариант считался сокращением пространного, но в результате исследований М. Салминой, в конце концов, утвердилось первородство именно Краткой повести. Теперь она датируется началом XV века, в то время как Пространная повесть — его серединой. Если исходить из этих датировок, то при написании Краткой повести еще могли быть в числе живых участники или хотя бы очевидцы самой битвы. Пространная повесть писалась уже тогда, когда, с учетом продолжительности жизни в Средние века, «ветеранов Куликовской битвы» бесполезно было искать даже днем с огнем. Тем не менее, мы уделим внимание обеим Повестям в порядке их создания. Но сначала позволим себе небольшое лингвистическое отступление.

Чешский язык, один из первых письменных славянских языков, нормально жил и развивался наряду с другими собратьями до начала XVII века. Затем в силу исторических причин он стал на своей родине, чешской и моравской земле, уступать сначала латыни, а потом и вовсе оказался на грани исчезновения вследствие засилья немецкого языка, особенно при Габсбургах в период вхождения Чехии в Австро-Венгрию. Только в XIX веке усилиями энтузиастов началось его возрождение на основе сохранившихся в деревнях диалектов разговорной речи. Но разговорная речь — это разговорная речь, а для литературного языка пришлось искусственно восстанавливать целые пласты лексики, что было сделано, в основном, заимствованием из классического старочешского. Вследствие этого современный чешский язык — один из самых «архаичных», сохранивший, пусть и искусственно, значительную долю древних слов. В эту долю входит слово pověst.

Чешская pověst (звучит как по́вьест) имеет несколько значений, в том числе и типичные для русского языка «повесть», «повествование», имея в виду последовательное изложение каких-то имевших место событий и действий. Но есть у чешской повести и другие, как раз заимствованные из старочешского языка, значения, и они несколько неожиданны: «сказание», «легенда» и даже «слух», «сплетня». Вне всякого сомнения, в древности родственные языки были гораздо ближе друг к другу, чем современные. В Киевской Руси без переводов понимали моравские и болгарские книги. Поэтому не будет большим риском предположить, что и в древнерусском языке слово повесть имело в сравнении с современным языком иные оттенки значения, более соответствующие чешскому. В частности, я неоднократно об этом писал и продолжаю настаивать, что «Повесть временных лет» ни в коем случае не повесть в нашем сегодняшнем понимании повести как повествования о каких-то реальных событиях и уж тем более не летопись. Это именно собрание сказаний, легенд и даже слухов, то есть действительно повесть, но в значении, которое это слово имело во времена Нестора — собирателя этих сказаний, легенд и слухов. Трудно сказать, когда из русского ушли эти не свойственные современному языку и даже режущие слух значения слова повесть. Но весьма вероятно, что они еще были в ходу во времена написания Летописной повести о Куликовской битве, раз таковые все еще сохранялись двумя веками позже в чешском языке. И это совершенно необходимо иметь в виду при чтении Летописных повестей, чем мы, наконец, и займемся.