История Англии для юных - читать онлайн книгу. Автор: Чарльз Диккенс cтр.№ 21

— Хозяин, хозяин, здесь сарацинская госпожа!

Купец подумал, что Ричард рехнулся.

— Нет, хозяин! Ей-богу, сарацинская госпожа ходит по городу и зовет: «Гилберт! Гилберт!»

Схватив хозяина за рукав, Ричард подтащил его к окну, и тот действительно увидел свою сарацинку в ее причудливом иноземном наряде, медленно бредущую по узкой грязной улице с нависающими крышами и водосточными желобами, такую одинокую среди любопытствующей толпы. Услышав жалостный призыв: «Гилберт, Гилберт!», купец вспомнил о ласках, которые дочь правителя дарила бедному пленнику, и, глубоко тронутый ее постоянством, бросился ей навстречу. Узнав возлюбленного, сарацинка громко вскрикнула и без чувств упала ему на руки.

Свадьбу сыграли, не откладывая. Ричард (добрая душа) веселился и плясал в тот день с утра до ночи. А потом они все зажили дружно и счастливо.

У Гилберта и прекрасной сарацинки родился сын — Томас Бекет. Он-то и стал фаворитом короля Генриха Второго.

Томас Бекет занимал пост канцлера, когда королю вздумалось посвятить его в архиепископы. Он был умен, жизнерадостен, образован, отважен, участвовал в нескольких сражениях во Франции, одолел в единоборстве французского рыцаря и в качестве трофея взял себе его коня. Он жил в величественном дворце, воспитывал юного принца Генриха, имел в свите сто сорок рыцарей и купался в золоте. Когда король отправил Томаса Бекета посланником во Францию, французы сбегались поглазеть на него, как на диво. «До чего же ослепителен должен быть король Англии, если это всего лишь его посланник!» — говорили они. И им было чему дивиться! О вступлении Томаса Бекета в город возвещало дивное пение двухсот пятидесяти мальчиков, шедших впереди процессии. За певчими следовали выжлятники с гончими псами на сворах. За выжлятниками ехали восемь фур, каждую из которых тащили пять лошадей, управляемых пятью форейторами. Две фуры были нагружены крепким элем для потчевания народа, четыре — золото-серебряной посудой и роскошными платьями посланника, две — одеждой его бесчисленных слуг. За фурами вышагивали двенадцать скакунов с двенадцатью мартышками на спинах. За скакунами вереницей шествовали воины с щитами, ведя под уздцы прекрасных боевых коней в роскошных сбруях. За воинами гарцевали сокольничии с соколами на закованных в железо запястьях. За сокольничими толпой двигались рыцари, дворяне и священники. А за ними появлялся сам канцлер в обсыпанном брильянтами одеянии, искрящемся на солнце, и все кругом прыгали и визжали от восторга.

Король был этим очень доволен, полагая, что такой блестящий фаворит прибавляет великолепия ему самому, но иногда он подшучивал над щегольством канцлера. Однажды зимой они скакали вместе по улицами Лондона и увидали старика в рубище, дрожавшего от стужи.

— Взгляни на этого беднягу! — сказал король. — Не думаешь ли ты, что дать ему хороший теплый плащ значит совершить богоугодное дело?

— Конечно, думаю, — отвечал Томас Бекет, — и рад служить государю, не забывающему о долге христианина.

— Тогда, — вскричал король, — отдай ему свой плащ! — (А был он пурпуровый с горностаевой опушкой!)

Король попытался сдернуть плащ с канцлера, канцлер попытался его удержать, и оба чуть не повалились с коней в грязь. Наконец канцлер уступил, и король бросил плащ старику-нищему, чем крайне его удивил и страшно развеселил придворных. Придворные всегда хохочут, когда смеется король, но особливо они любят потешиться над фаворитом.

«Если я назначу преданного моей особе канцлера главою церкви, — размышлял Генрих Второй, — он поможет мне эту церковь исправить. Он всегда поддерживал мою власть в противоборстве с властью священства и однажды, помнится, открыто заявил епископам, что духовная рать должна быть так же покорна монарху, как и светская. Во всей Англии один Томас Бекет в состоянии помочь мне в этом моем великом начинании». И король, не слушая тех, кто говорил ему, что канцлер вояка, придворный, мот, жизнелюб — в общем, кто угодно, только не человек, созданный носить сутану, возвел его в сан архиепископа.

Надо прибавить, что Томас Бекет был одержим гордыней и жаждой славы. Он уже достаточно прославился своим бьющим в глаза богатством, золото-серебряными приборами, фурами, скакунами и бесчисленными слугами. Больше ему нечем было выхвалиться, и, прискучив такого рода славой (совершенно ничтожной), канцлер загорелся желанием еще каким-нибудь способом возвеличить свое имя. Смекнув, что прогремит на весь свет, если противопоставит собственную безграничную власть и мощь безграничной власти и мощи короля, он направил всю силу ума на достижение этой цели.

Не исключено также, что Томас Бекет имел против короля тайный зуб. Скажем, король мог как-нибудь уязвить его самолюбие. Это вполне похоже на правду, потому что короли, принцы и прочие великие мира сего обожают дразнить своих фаворитов. Даже маленький случай с пурпуровым плащом должен был задеть надменного вельможу. Никто в Англии не знал лучше самого Томаса Бекета, чего ждет от него король. За всю свою блестящую жизнь он еще никогда не занимал положения, которое позволяло бы ему перечить государю. Теперь же, получив гордый титул главы церкви, Томас Бекет решил, что войдет в историю либо как победитель монарха, либо как побежденный им.

Он разом перевернул весь свой жизненный уклад: распрощался с веселой свитой, стал есть черствый хлеб и пить затхлую воду, натянул на голое тело грязную дерюгу, кишащую вшами (нечистоплотность считалась тогда признаком святости), наловчился бичевать себе спину в наказание за прошлые грехи, переселился в тесную келью, взял за правило каждодневно омывать ноги тринадцати беднякам и принял вид великомученика, насколько это допускала его наружность. Если бы Томас Бекет посадил на коней не двенадцать, а двенадцать сотен мартышек и составил поезд не из восьми, а из восьми тысяч фур, он не поразил бы людей так, как поразил этой великой переменой. Вскоре архиепископ Кентерберийский сделался притчей во языцех, совершенно затмив собою канцлера.

Король был очень на него зол и озлился еще пуще, когда новоявленный владыка, заявив, что земли, изначально принадлежавшие церкви, должны быть ей возвращены, потребовал себе королевский Рочестерский замок вместе с городом Рочестером. Не успокоившись на этом, он постановил, что никто, кроме него самого, не властен назначать священников в приходы, входящие в его архиепископство. Когда же один кентский дворянин пренебрег этим постановлением, Томас Бекет предал его анафеме.

Анафема, подобно интердикту, о котором я рассказал вам в конце предыдущей главы, была мощным оружием церковников. Анафемой они отлучали человека от церкви и ее таинств и проклинали его от макушки до пят во всем, что бы он ни делал: стоял ли, лежал ли, сидел ли, полз ли, шел ли, бежал ли, скакал ли, прыгал ли, зевал ли, кашлял ли, чихал ли, справлял ли какую другую нужду. Эта нехристианская чушь, конечно, мало кого бы трогала, — ведь изгнанному из храма никто не мешал молиться дома, а судить его мог один только Бог, — если бы не страхи и суеверия людей, которые чурались отлученных, превращая их жизнь в ад. Поэтому король сказал новому архиепископу: «Сними с кентского дворянина анафему», и получил ответ: «Ни за что!».