Гражданская война в Испании - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Данилов cтр.№ 91

К этому добавилось действие другого фактора — холодной войны. Сотрудничество Сталина с Рузвельтом и Черчиллем сменилось к 1950-м годам новым противоборством СССР и Запада. Прощение связанных главным образом с Западом эмигрантов снова стало казаться правящим кругам СССР неуместным и политически вредным.

У этих факторов не оказалось противовесов, имевшихся в Испании. Гражданское общество даже в 1940-х годах не полностью оправилось от нанесенных ему ранее глубочайших политических и психологических травм. В Советском Союзе не было христианской доктрины и независимо мыслившего духовенства. И почти не осталось смелых и самостоятельных военных вроде Кейпо де Льяно и Ягуэ. Государственная политика оставалась слишком послушной каждому мановению руки очень узкой группы лиц, монополизировавших высшую власть.

К 50-м годам XX века СССР во многом вернулся к «политике отмщения», от которой тогда уже готовился отказаться Франко.

Немалая часть находившихся в Центральной Европе белоэмигрантов была арестована и репрессирована. Смертные приговоры получили в том числе сотрудничавшие с Германией и Японией бывшие военные деятели белых — Краснов, Семенов и Шкуро. Их подчеркнуто приговорили к повешению, что противоречило старинному праву офицера быть расстрелянным. Узаконенная в 1943 году в СССР смертная казнь через повешение была несомненным рецидивом гражданской войны.

Не было снисхождения и к штатским лицам, занимавшим в 1941–1945 годах патриотические позиции. Часть из них (философы-евразийцы во главе с С.В. Трубецким и Б.В. Энгельгардтом) погибла в концлагерях. Монархист В.В. Шульгин, давно отошедший от активной антибольшевистской борьбы, стремившийся на родину и добровольно явившийся в советскую комендатуру, испытал судьбу испанского интеллектуала Бестейро — он был в 1946 году приговорен советским судом к 25 годам заключения.

О добровольном возвращении десятков тысяч эмигрантов из Китая, о получении частью бывших врагов большевизма советского гражданства населению СССР официально не сообщалось. Концерты вернувшегося в Советский Союз в 1943 году А.Н. Вертинского допускались только в отдаленных северных и восточных районах страны и никогда не комментировались печатью.

Строго засекречены (от собственного народа) были попытки советских писателей и дипломатов склонить к возвращению на родину получившего международное признание писателя, Нобелевского лауреата — эмигранта И.А. Бунина.

«Политика отмщения» обрела опасную инерцию. Поэтому последующее отступление советских властей от нее было тщательно дозированным и отличалось еще более низкими темпами, нежели в Испании.

В 1956 году советские правящие круги официально отказались от определения СССР как «диктатуры». Годом позже из 58-й статьи советского Уголовного кодекса был удален пункт о наказании за контрреволюционную деятельность. Пункт об участии в белых армиях был в 1960-х годах исключен из анкет.

День большевистской революции 7 ноября постепенно стал утрачивать функции главного государственного праздника. Примерно с 1975 года его роль перешла к общепатриотическому, лишенному классового содержания празднику — Дню Победы над Германией.

Некоторые уцелевшие в местах заключения белоэмигранты, начиная с Шульгина, были освобождены. Поселенный во Владимире Шульгин получил довольно высокий статус — ему разрешили давать интервью (изредка, строго отобранным лицам) и публиковать воспоминания, он стал персонажем публицистического фильма «Перед судом истории». Его даже снабдили гостевым билетом на XXII съезд КПСС.

Ненавистная эмигрантам большевистская революция юридически закончилась. Но былое участие в Белом движении осталось наказуемым по другому пункту той же статьи — об измене родине. Черта под гражданской войной по-прежнему не была подведена. «Революция продолжается» — таков был рефрен песни, часто гремевшей в 60-70-х годах по разным каналам радио и телевидения.

Изложение истории гражданской войны в школах и вузах СССР осталось политически пристрастным и потому крайне обедненным. Войну и ее последствия разрешали изучать только с позиций победителей. Ее никогда не именовали катастрофой. Она преподносилась как время духовного подъема и даже роста народного благосостояния. Физические и нравственные страдания народа по обе стороны фронта, разрушение правопорядка и государственности, трагедии разделенных фронтами или границами семей, судьбы эмиграции и т. д. тщательно замалчивались.

Исследование Белого движения и жизни русского зарубежья даже в высокопоставленных исследовательских центрах — институтах Академии наук, Высшей партийной школе было вплоть до середины 1970-х годов невозможно. О написании фундаментальной истории белых армий нашим военным и гражданским аналитикам, в отличие от испанских, оставалось только мечтать.

Публицистический фильм «Перед судом истории» (1963), построенный в виде честной дискуссии между безымянным советским ученым и монархистом Шульгиным, мог стать заметной вехой в процессах общенационального примирения. Собственно, ради этого он и был снят. Но фильм демонстрировали только в одном столичном кинотеатре, а через несколько недель и вовсе изъяли из проката. Советский историк заметно проигрывал в полемике престарелому монархисту. К тому же с экрана впервые в СССР прозвучали непривычные слова о равной причастности красных и белых к казням и расправам. Лента пролежала в запасниках свыше трех десятилетий.

Начавшие выходить в свет с конца 1970-х годов крайне малочисленные работы о жизни наших изгнанников за рубежом («Полынь в чужих полях» А. Афанасьева, «Агония белой эмиграции» Л. Шкаренкова) по-прежнему в одностороннем порядке возлагали вину за гражданскую войну на Белое движение.

Популярная тогда иллюстрированная «Неделя», давая понять, что участь изгнанников была горькой, тем не менее даже в 1978 году устами обозревателей В. Кассиса и Л. Колосова иезуитски спрашивала читателей о белоэмигрантах: «А кто им велел уезжать?» Обозреватели издевались над надгробной надписью ветеранов Дроздовской дивизии в Сен-Женевьев-де-Буа, мстительно напоминая читателям через полвека после событий, что белогвардейцы «жгли, угоняли скот, бесчинствовали».

Исследовать процессы общенационального примирения было разрешено только крайне малочисленным ученым-испанистам. Написанные ими тогда коллективные монографии «Испания XX века» (1967) и «Испания 1918–1972» (1975) исследовали эволюцию франкистской диктатуры и освещали переход страны от гражданской войны к примирению.

Характерно, что заниматься подобным анализом не разрешали гораздо более многочисленным советским американистам. В их работах примирение северян и южан в США, последовавшее за гражданской войной, всецело игнорировалось или же именовалось «предательством».

О сооружении памятников белым деятелям России не могло быть и речи. Их портреты отсутствовали в учебниках, монографиях, энциклопедиях. Их умерщвляли молчанием. (Автор этих строк впервые обнаружил фотографии Колчака и Деникина в 1970 году в венгерском иллюстрированном издании.) Не печатался замечательный примиритель Максимилиан Волошин. Под запретом оставались письма Короленко и «белый цикл» Цветаевой.