Ритмы Евразии: Эпохи и цивилизации - читать онлайн книгу. Автор: Дмитрий Балашов, Лев Гумилев, Сергей Лавров cтр.№ 18

Оба феномена имеют собственные закономерности. Этногенез – процесс природный. Он идет по ходу времени и необратим, как все процессы биосферы. Он возникает вследствие природных явлений, пока еще не выясненных до конца, и ведет себя подобно термодинамической системе, сначала расширяя ареал, а потом постепенно теряя силу первоначального импульса – «толчка» – и сливаясь с окружающей средой в подвижном равновесии – гомеостазе [108; 112; 130]. Сам по себе он не оставляет следов, и мы не знали бы о существовании таких явлений, если бы их энергия не фиксировалась в памятниках культуры – техники, искусства и письменности. А это уже не история природы, а история людей, точнее, изделий рук и умов людских, то есть техносферы.

В отличие от природных феноменов созданные людьми предметы не могут самовоспроизводиться и приспособляться к окружающей среде. Они могут только сохраняться или разрушаться [158], но зато в благоприятных условиях они не подвластны всеистребляющему времени. Поэтому они хранят информацию, заложенную в них их создателями – мастерами, зодчими, художниками. Только они, деятели культуры, сделали возможной науку историю, расширившую область применения человеческого интеллекта на десятки тысячелетий, в самые глубины палеолита – жизни наших предков.

Эти древние шедевры, добытые археологами, вызывают одновременно восторг и досаду. «Мортимер Уилер сравнивает археологию без дат с железнодорожным расписанием без указания времени» [189]. И вряд ли прав его оппонент, полагающий, что такое расписание лучше отсутствия всякого расписания. Датировки памятников могут быть ошибочными, классификация их – случайной, а интерпретация – предвзятой. Это не бросает тени на археологию палеолита и неолита, но только очерчивает границу ее возможностей. Там, где нет дат и имен, перед нами еще не история, а предыстория. Но как только появляются те и другие – историк на коне, он сжат тесным доспехом жесткой информации, оставляющей ему право на воображение, но не на беспочвенную фантазию.

История Великой степи, долгое время не имевшей собственной письменности, начинается с трудов двух великих историков древности – Геродота и Сыма Цяня. Оба они располагали источниками, ныне утраченными, и передали нам сведения о скифах, динлинах и предках хуннов. Эти сведения не всегда полны, но они выдержали проверку исторической критикой, как сравнительной, так и внутренней. Если же добавить к их рассказам данные палеогеографии и палеоэтнографии [81; 115, с.44–52], то мы получим связную картину истории Великой степи за три тысячи лет. Это тот фундамент, на котором можно строить здание истории кочевой вообще и истории изобразительного искусства в частности. Даже если эта история будет неисчерпывающей, сама фикция лакун или заимствований будет объяснена иногда стихийными бедствиями – вековыми засухами, или воздействиями более сильных соседей, или соблазнами иноземцев, сумевших внедрить в умы и сердца кочевников дробящее души манихейство, утешающее несторианство, покой «желтой веры» и строгость ислама. Поэтому займемся историей страны и народов (этносов), ее населявших, определив для начала само понятие «этническая история».

Этногенез – природный процесс, флюктуация биохимической энергии живого вещества биосферы. Вспышка этой энергии – пассионарный толчок, происходящий в том или ином регионе планеты, – порождает движение, характер которого определяется обстановкой: географической, влияющей на хозяйственную деятельность этноса, социальной и исторической – традициями, унаследованными от прошлых этногенезов. Таким образом, этническая история описывается в четырех параметрах, подобно тому как любой предмет имеет длину, ширину, высоту и время от момента его создания [129, с.97–113]. Эта формулировка исключает приравнивание этноса к расовому типу, ибо расы – биологические таксоны – находятся на порядок выше исторического времени; поскольку этногенез – процесс энергетический, для образования нового этноса необходимо первичное сочетание разных компонентов, в том числе антропологических. Этнология – наука самостоятельная, но именно она дает возможность установить характер корреляции между историей народов и историей культур.

Вечно меняясь, умирая и возрождаясь, как все живое на нашей планете, этносы оставляют след былого путем свершения деяний, которые составляют скелет этнической истории. Этот след – память о событиях.

Но что бы мы знали о прошлых веках, если бы не было ни памятников, увековечивших их в камне и бронзе, ни живописи, фресковой и станковой, ни письменности, повествующей о них в стихах и в прозе? Ничего!

Нет ни одной страны, где бы со времен палеолита не сменилось несколько раз население. И Монголия не исключение. Во время ледникового периода Монголия была страной озер, ныне пересохших, а тогда окаймленных густыми зарослями и окруженных не пустыней, а цветущей степью. Горные ледники Хамар-Дабана и Восточных Саян давали столь много чистой воды, что на склонах Хэнтэя и Монгольского Алтая росли густые леса, кое-где сохранившиеся ныне, пережив несколько периодов жестоких усыханий степной зоны Евразийского континента, погубивших озера и придавших монгольской природе ее современный облик. Тогда среди озер и лесов в степи паслись стада мамонтов и копытных, дававших пишу хищникам, среди которых первое место занимали люди верхнего палеолита. Они оставили потомкам прекрасные схематические изображения животных на стенах пещер и утесов, но история этих племен, не имевших письменности, канула в прошлое безвозвратно.

Можно только сказать, что Великая степь, простиравшаяся от мутно-желтой реки Хуанхэ почти до берегов Ледовитого океана, была населена самыми различными людьми. Здесь охотились на мамонтов высокорослые европеоидные кроманьонцы и широколицые, узкоглазые монголоиды Дальнего Востока и даже носатые американоиды, видимо пересекавшие Берингов пролив и в поисках охотничьей добычи доходившие до Минусинской котловины [22].

Как складывались отношения между ними – неизвестно. Но нет сомнения в том, что они иногда воевали, иногда заключали союзы, скрепляемые брачными узами, иногда ссорились и расходились в разные стороны, ибо степь была широка и богата травой и водой, а значит, зверем, птицей и рыбой. Так было в течение тех десяти тысячелетий, пока ледник перегораживал дорогу Гольфстриму и теплым циклонам с Атлантики.

Но ледник растет лишь тогда, когда теплый ветер (с температурой около нуля) несет на него холодный дождь и мокрый снег. А поскольку эти осадки неслись на восток от Азорского максимума, ледник наращивал свой западный край и передвигался от Таймыра (18 тысяч лет до н.э.) в Фенноскандию (12 тысяч лет до н.э.), откуда сполз в Северное море и растаял. А в эти же тысячелетия его восточный край таял под лучами солнца, ибо антициклон, то есть ясная погода, пропускал солнечные лучи до поверхности земли, в данном случае льда. С тающего ледника стекали ручьи чистой воды, которые орошали степи, примыкавшие к леднику, наполняли впадины, превращая их в озера, и создавали тот благоприятный климат, в котором расцветала культура верхнего палеолита.

Но как только ледник растаял и циклоны прорвались на восток по ложбине низкого давления, пошли дожди и снегопады, а от избытка влаги выросли леса, отделившие северную степь – тундру – от южной – пустыни. Мамонты и быки не могли добывать корм из-под трехметрового слоя снега, и на месте роскошной степи появилась тайга – зеленая пустыня, где живут лишь комары, зайцы и кочующие северные олени. А на юге высохли озера, погибли травы и каменистая пустыня Гоби разделила Монголию на современную Внешнюю и Внутреннюю. Но, к счастью, в I тысячелетии до н.э. эта пустыня была еще не широка и проходима даже при тогдашних несовершенных способах передвижения: на телегах, запряженных волами, где колеса заменяли катки из стволов лиственницы, просверленные для установки осей.