Повседневная жизнь царских дипломатов в XIX веке - читать онлайн книгу. Автор: Борис Григорьев cтр.№ 22

«Отгуляв» летний отпуск, Соловьёв в сентябре 1893 года приступил к работе. Он не обладал связями, которые могли бы облегчить ему первые шаги на новом поприще, но помогла лицейская золотая медаль. Как и первым выпускникам-лицеистам 70 лет тому назад, новичку предстояло подышать архивной пылью, и первый человек, с которым Соловьёву пришлось иметь дело в недрах внешнеполитического ведомства, был многолетний директор архива МИД России барон Ф. Д. Стюарт (1838–1902), отец двух товарищей Соловьёва по учёбе. Он-то и взял на себя — по всей видимости, по указанию начальства — обязанность наставника и представил молодого сотрудника начальствующему составу министерства.

Кстати, своих сыновей Стюарт по иностранному ведомству не пустил и перед поступлением в МИД Соловьёва тоже всячески отговаривал его от этой «вредной» затеи. Стюарт нарисовал ему мрачную картину предстоящей службы, приведя примеры того, как молодые люди надолго застревали в каких-нибудь захолустных столицах отдалённых от отечества стран и, не сделав никакой карьеры, не могли выбраться оттуда домой. Сам Стюарт дальше должности генерального консула в Бухаресте по служебной лестнице не продвинулся (А. Половцов называет его круглым невежей). В качестве примера Стюарт привёл Соловьёву почему-то карьеру барона Романа Романовича Розена, к тому времени уже поверенного в делах России в Мексике, а потом — вполне успешного и способного посланника в Белграде, Мюнхене, Афинах, Токио и посла в Вашингтоне, помогавшего С. Ю. Витте заключать с Японией мир в Портсмуте.

«Страшилки» Стюарта на выбор Соловьёва, однако, не повлияли — юноша имел вполне оформившееся желание послужить отечеству именно по иностранной части. Но «старому волку» был благодарен за то, что тот рассеял некоторые иллюзии о лёгкости дипломатической карьеры и внушил ему трезвый взгляд на будущую профессию.

Между тем переход профессии дипломата от отцов к сыновьям был широко распространён в системе Министерства иностранных дел. На Певческом Мосту работали настоящие семейные династии. А. И. Кузнецов приводит яркий пример такой семейственности в роду Хрептовичей-Бутеневых. А. П. Бутенев, происходивший от молдавского дворянина Николая Спафарьева (XVII век), поступившего на службу в Посольский приказ, в 1802 году стал служить в Министерстве иностранных дел и дважды возглавлял русскую миссию в Константинополе (1831–1843 и 1856–1859). Его сын граф М. А. Хрептович-Бутенев (1844–1897) закончил свою карьеру посланником в Мюнхене. Семейными узами Хрептовичи-Бутеневы были связаны с К. В. Нессельроде и с князем Г. Н. Трубецким. М. К. Ону, начавший службу в МВД драгоманом и закончивший в 1901 году свою карьеру посланником в Афинах, находился также в родстве с Хрептовичами-Бутеневыми — он в своё время женился на дочери барона А. Г. Жомини, ближайшего помощника А. М. Горчакова. Все три сына М. К. Ону также служили в Министерстве иностранных дел: один был поверенным в делах в Берне, другой — генконсулом в Лондоне, а третий — советником посольства в Вашингтоне.

…Архивное дело в России было тогда, мягко говоря, не на надлежащем уровне, и петербургская часть архива МВД России (в Москве были отделение министерства и свой Главный архив) находилась в жалком состоянии. Ф. Н. Стюарт большого интереса и рвения к своей работе не проявлял, и архив представлял собой склад документов или похоронное бюро для ненужных бумаг. Главный архивист называл себя «кучером погребальной колесницы», которому было совершенно безразлично, чей труп он вёз на кладбище и где он будет похоронен. Архивное дело в Министерстве иностранных дел России ожило лишь при преемнике Стюарта — Горяинове, проявившем научный интерес к «кладбищу документов» и написавшем целый ряд исторических монографий.

«Архивный юноша» Соловьёв должен был представиться начальству, в том числе и самому высокому. Обход начальников он начал с управляющего министерством Н. П. Шишкина — так тогда называли временно исполнявших обязанности глав министерств и официально не утверждённых государем в должности министров. Встреча с Шишкиным сильно разочаровала новичка, но это было лишь первым его разочарованием в стенах министерства. Соловьёв представлял себе главу Министерства иностранных дел блестящим дипломатом, а перед ним предстал пожилой господин в потёртом форменном вицмундире, скорее похожий на старого курьера или швейцара, а вовсе не на лицо, возглавлявшее иностранное ведомство самой крупной в мире державы. Возможно, что такое «смазанное» впечатление от беседы с Шишкиным вышло из-за того неопределённого состояния, в котором, как помнит читатель, тот по ошибке Николая II пребывал ввиду своего увольнения с поста управляющего.

Впрочем, благодаря любезному посредничеству Стюарта молодому сотруднику был оказан благосклонный приём, и ему было приказано «причислиться» к Азиатскому департаменту МИД. При этом было сказано, что в случае необходимости отбывать воинскую повинность он должен будет числиться по министерству. Таким образом, Соловьёв узнал, что служба в Министерстве иностранных дел не освобождала его от службы в армии!

От Шишкина Стюарт повёл Соловьева к директору Азиатского департамента Дмитрию Алексеевичу Капнисту (1837–1904), по характеристике многих знавших его коллег, ленивому и недалёкому человеку, желавшему делать карьеру за счёт труда других. По тогдашним традициям, глава Азиатского департамента на рабочем месте показывался весьма редко: после представления начальнику Соловьёв видел его в своей жизни ещё один раз, уже после своего назначения на работу за границу.

Брат Д. А. Капниста, Пётр Алексеевич Капнист (1840–1904), посол в Гааге (1884–1891), пользовался более благосклонной репутацией. Впрочем, один злой язык ^[27] никакой разницы между братьями не видел и говорил: «Меня все уверяли, что Капнисты — малороссы, но я этому не верю, потому что малороссы прикидываются обыкновенно дураками, а они прикидываются умными людьми».

Первые впечатления Соловьёва от иностранного ведомства подтверждаются другими дипломатами, оставившими свои воспоминания. «Их (молодых. — Б. Г.) было слишком много, и им не хватало работы, — вспоминал тот же Абрикосов. — Никто не обращал на них внимания; их отправляли в малозначительный департамент, где они исполняли обязанности мелких клерков». В основном они занимались перепиской документов — первая пишущая машинка появилась внутри здания Министерства иностранных дел лишь в 1898 году! Не удивительно, что молодые дипломаты, впервые выехавшие за границу, имели лишь поверхностное представление о своих служебных обязанностях. Но зато за границей учёбе молодых дипломатов в большинстве посольств, миссий и консульств уделялось самое пристальное внимание.

Через Учебное отделение восточных языков Азиатского (1-го) департамента в последние годы его существования в МИД поступало, в зависимости от потребности, не более десятка человек в год. При этом китаисты принимались довольно легко, практически гарантированно, в то время как с арабистами, в число которых входили знатоки персидского и турецкого языков, дело было сложнее. Спрос на них почему-то был мал, и обычно брали по два человека в штат и одного — вне штата. Как мы уже говорили выше, контингент желающих стать дипломатами здесь составляли люди, не принадлежавшие к дипломатической или придворно-военной касте, не имевшие в министерстве «руки», обычно по рекомендации выпускавших их Петербургского университета или Лазаревского института, а позднее — и Владивостокского восточного института.