— Забрали Левку в ментовку!
— Ты мне рифмами зубы не заговаривай, скажи лучше, кого
они из мужиков допрашивали, ты ведь в курсе?
— А то! — Горделиво тряхнул поредевшими кудрями
Антон. — Допрашивали всех ваших, даже каждому домой звонили, чтобы узнать,
кто во сколько на работу уехал.
— И что выяснили?
— Ниче! Зорин с Сережкой живут одни…
— Зорин с Сережкой?
— Ну да.
— Живут?
— Че? — он непонимающе на меня уставился, а потом
как прыснет. — Ну молодежь пошла, одни пошлости на уме. Я в смысле, что и
тот и другой живет один.
— Фу, — облегченно выдохнула я. — А то я
напугалась.
— Ну, слушай дальше, — с азартом престарелой
сплетницы продолжил Симаков. — Кузинская жена раньше его на работу
отчаливает, так что во сколько отбыл ее муж, не знает. Санин с Маниным вообще
только что прибыли, у них машина по дороге сломалась, они чинились 2 часа.
— И откуда ты все знаешь? — подозрительно
прищурилась я.
— Оттуда, — многозначительно хмыкнул Антон. —
Допрос знаешь, где ведут? Прямо подо мной, — он топнул ногой по
полу. — А у меня радар есть.
— Радар?
— Ага, — и он показал на пустую литровую банку,
стоящую на столе. — Прикладываешь к стене или полу и слушаешь.
— Ну, теперь мне ясно, откуда ты узнаешь процент премии
первее всех. Кстати, ты случайно, не видел, во сколько каждый из наших мужиков
на работу пришел?
— Кузин вместе со мной в проходную входил, это точно,
Зорин, говорят, чуть раньше, его наши тетки видели, Серега опоздал примерно на
час, а про Санина-Манина я тебе говорил. — Антон придвинулся ко мне и
заговорщицки зашептал. — Выходит, что никто из них и не мог.
— Да нет. Выходит, что кое-кто мог…
В полной растерянности я вышла из комнаты, даже не обратив
внимания на обиженную физиономию Антона и на его вопросительные взгляды. Мне
пришла в голову мысль. И мысль эта, при всей ее первоначальной абсурдности,
была не так уж и глупа, а именно… Мне вдруг подумалось, что Санин с Маниным,
например, могли приехать к восьми, кокнуть вахрушку, потом спокойно сесть в
машину и уехать в противоположном институту направлении. Мог это сделать и
Серенька, он же опоздал…
Ох ты боже мой! До чего ж погано подозревать людей, с
которыми бок о бок проработал несколько лет. И до чего, оказывается, сложно
абстрагироваться от личной приязни к ним, для того, чтобы беспристрастно судить
о происходящем.
О-хо-хо! — охала я, бредя по коридору. Э-хе-хе! —
кряхтела, сидя в своей комнате под розаном. У-ху-ху! — вздыхала,
пережевывая безвкусный обед.
В два я настолько устала от окружающего и от себя самой,
такой разбитой и нечего не соображающей, что, не смотря на то, что нам
подкинули кой-какую работенку, решила уйти домой — как-никак с утреца
тако-о-о-е пережила, что ни каждому дано увидеть даже в фильме ужасов.
Среда Я начинаю сердиться
На сей раз в институт я вламываться не стала — решила
подождать, когда все остальные подтянуться. Так и стояла у крыльца, ковыряя
носком сапога подмороженную грязь. На ничейных собак смотрела, на тополя, на
одинокие машины, так редко проезжающие мимо нашего богом забытого НИИ. Вот
говорят, что нет ничего хуже, чем ждать и догонять. Не согласна! Вернее,
согласна, но не до конца. Я, например, при том что вечно гоняюсь за каким-то
видом транспорта, и страшно от этого страдаю, предпочту именно погоню, нежели
бесцельное ожидание. Объясню почему. Когда я мчусь за ускользающим от меня
трамваем, я что-то предпринимаю: шевелю конечностями, прибавляю или убавляю
скоростью, машу руками, кричу, наконец, короче, произвожу действия,
способствующие моему успешному предприятию. А шо це таке — ожидание? Лишь тупая
покорность судьбе. Ведь в этом случае от меня ничегошеньки не зависит, а мне
такое бездействие претит.
И вот именно от такого бездействия в это ясно-морозное утро
я и страдала. Уже и на тополя насмотрелась, и собак распугала, и грязи нарыла
гору величиной с Мамаев курган, а нихлоровцев все нет. К 8-20 я почти впала в
какой-то транс, по этому бумцанье трамвая по рельсам, громкое, даже
оглушительное, мне показалось тихим шуршанием ужика в траве.
Чекнулась — резюмировала я, отогнав от себя дурман. Тут же в
ушах зазвенело, зарокотало, загомонило. Не иначе, дождалась.
— Ты чего тут стоишь? — удивилась Маруся,
поравнявшись со мной.
— Вас жду.
— Нет бы чайник поставила, — недовольно пробубнила
Княжна.
— А круассанов горячих вашему высочеству не
надо? — разозлилась я.
— Я бы от обычных плюшек не отказалась, —
запальчиво ответила Ленка.
— Да заткнитесь вы, сороки, — урезонила нас
Маринка. — Я вам блинов принесла, сейчас поедим.
— А варенья? — я даже зажмурилась, предвкушая
столь дивную трапезу.
— Есть варенье, — смилостивилась надо мной Княжна,
она хоть и бубнила постоянно и отчитывала меня, но скорее для порядка, а не со
зла. — Специально твое любимое принесла. Сливовое.
По истине, сегодня мой день! Блины да еще со сливовым
вареньем — это же настоящий праздник для такой обжоры, как я.
А я вам разве не говорила, что обожаю поесть? О, да это же
целая история! Начнем с того, что в детстве я не ели практически ничего, как та
Дюймовочка, которой и горошины хватало, беда только в том, что я и горошину не
желала проглатывать. Как меня бабушка обхаживала, чтобы я питалась хотя бы 2
раза в день: и в цирк обещала сводить, и постель разрешала не заправлять, и
даже клялась купить мне собаку, как только я пойду в школу. Но ничего не
помогало — есть я категорически отказывалась. Именно по этому меня перестали
водить в детский сад, где я закатывала скандалы с битьем посуды, стоило только
воспитательнице поднести к моему рту ложку с гречневой кашей (кстати, гречку я
до сих пор терпеть не могу).
И бабушка придумал гениальный в своей простоте выход. Всякий
раз, как наступало время обеда, она приглашала к нам в гости Сонькину старшую
сестру Нину, девчушку прожорливую, пухлую и румяную. Нинка никогда не
отказывалась ни от супов, ни от каш, ни даже от колбасы с жиром, более того,
стоило только ей положить все это на тарелку, как она сметала предложенное в
считанные минуты. Ее аппетит был заразителен, и я потихоньку начала кушать.
Будучи уже школьницей, ела я, как грудничок. Ложку картошки,
кружку молочка, единственное, что поглощала в неограниченном количестве, так
это конфеты «Барбарис». Лет в 13, когда все мои ровесники сводили с ума
родителей своим обжорством, я только начала есть: впервые попробовала печень,
суп, пельмени, до этого все это я просто в рот не брала. В институте отведала
холодец, оказалось, что объеденье. Устроившись на работу, продегустировала
сало. Господа! Я даже не догадывалась, как это вкусно, раньше-то я и
представить не могла, что жир мертвой свиньи может мне настолько понравиться.