Соль - читать онлайн книгу. Автор: Жан-Батист Дель Амо cтр.№ 13

Цепляясь за пучки травы, увязая коленками в песке, она взобралась на вершину дюны, чтобы не видеть матери. Скатилась по противоположному склону, оставив на песке отпечаток своего тела. Она упала на тростниковое ложе и, наконец успокоившись, засунула два пальца в трусики и принялась яростно мастурбировать, а потом просто лежала, неподвижная, изнемогающая, с залитым слезами лицом, глядя в небо и желая одного – никогда больше не вставать. Потом она услышала голоса Альбена и мальчика, поднимавшихся на пляж, и встать все же пришлось. Фанни обошла дюну, чтобы присоединиться к брату. К ней бежала Луиза. Она схватила ее за плечи и спросила, где Жонас. Фанни, отвернувшись от нее, указала на камни, у которых оставила его под надзором Альбена. Прикосновение рук Луизы было ей противно, чудился запах вульвы, своей или матери. Фанни лгала, Луиза не знала об ее присутствии несколько минут назад, не знала, что она была свидетельницей ее истомы. Здесь воспоминания путались – отчаянный бег к морю, Луиза, спускающаяся с камней с окровавленной ногой и Жонасом на руках, потом ее ладонь, с размаху опустившаяся ей на лицо с такой силой, что она не удержалась на ногах и упала на песок. Она увидела Луизу, указывающую на нее как на виновницу того, что случилось с ее братом, и увидела себя у ног незнакомца и его сына, оглушенную ненавистью, несправедливостью и чувством вины за удовольствие, от которого у нее еще дрожали ноги.

Фанни добралась до эспланады Шарля де Голля, не сознавая, какое расстояние прошла. Она направилась к торговому центру, вздымавшемуся прыщом из стекла и металла посреди города, и утонула в гомоне, искусственном свете, бестелесных содроганиях аллей торговой галереи. Зайдя наобум в один магазин, она бродила между стеллажей в запахах новенького текстиля. У кассы лежали шарфики, атласные и вискозные. Фанни с облегчением стала их рассматривать, пропуская мягкую ткань между пальцами. Она оценивала расцветки и качество, как вдруг заметила женщину, чье лицо было ей знакомо. Та везла ребенка в коляске, и Фанни показалась непристойной мысль, что младенец ее, ведь они явно были одного возраста. Женщина увидела ее и подошла с сытым удивлением:

– Фанни? Это правда ты?

Она резко остановила коляску. С шарфиками в руках Фанни кивнула, пытаясь связать с чертами женщины если не имя, то хотя бы воспоминание, общих знакомых. Женщина не сочла нужным уточнить обстоятельства их давней встречи, и, поскольку она так удивилась, Фанни не была уверена, что она помнила что-нибудь, кроме ее имени. Они стояли в какой-то зыбкой нерешительности, потом женщина поспешила ответить на вопрос, которого Фанни не задала:

– Никто этого не ожидал, мне и в голову не приходило. У меня уже четверо; конечно, они давно выросли. Но ты знаешь, что говорят: женщина никогда так не расцветает, как став матерью. Я чувствую себя совсем другой… Как будто живу заново. После двадцати пяти лет брака, ты же понимаешь, этот ребенок, это безумие, но я, наверно, не смогла бы жить дальше без него. Ничего лучше я не сделала в своей жизни. Я хочу сказать, рожать детей, быть матерью, понимаешь? Я чувствую себя такой… состоявшейся, живой, когда беременна. Даже в моем возрасте, представляешь?

Фанни покивала, посмотрела на бесформенное личико ребенка в пеленках, в окружении плюшевых игрушек, а мать между тем продолжала говорить, но так и не задала ей ни одного вопроса. Равнодушная? Или Фанни всегда будет для других прозрачной женщиной, матерью погибшей на краю дамбы дочери?

Слова сыпались горохом, от ребенка пахло молоком, гомон магазина и фоновая музыка оглушали ее. Фанни, как ни старалась, не могла вспомнить это лицо, казавшееся ей то дружелюбным, то в следующую минуту злым, в зависимости от того, смотрела женщина на нее или наклонялась к сыну. Она находила ее жутковатой, с ее уверенностью в своей полной власти над ребенком и в ауре, которой он ее окружал. Женщина говорила громко, чтобы все слышали. Она словно царила над магазином. Фанни подумала о Луизе: та не знала, что поняли ее дети в тот день на пляже, в тот апрельский день, и не могла оценить его последствия для их жизней. Когда она увидит ее сегодня, позже, она знала, что найдет ее состарившейся, так непохожей на ту, что в тот день приняла ласку чужой руки на своем бедре. Луиза покажется ей совсем другой женщиной – как будто Фанни не могла зафиксировать в сознании образ, полностью ей соответствующий.

– А ты, – спросила наконец женщина, – что здесь делаешь?

Фанни опустила глаза на шарфики в руках. Один из них был анисового цвета, точная копия того, что она потеряла, и отлично подходил к ее костюму.

– О, у меня семейный ужин.

Мать кивнула с пренебрежением в глазах. Ее руки, шея, груди располнели после беременности. Она была безвкусно одета, цвета старомодные, формы широкие, чтобы скрыть и замаскировать расплывшееся тело, но, похоже, нисколько этого не стеснялась. Наоборот, она наверняка находила Фанни хоть и принаряженной, но куда более обделенной, вынужденной всего лишь выбирать один из этих шарфиков, когда она рассекала толпу своей коляской и выставляла сына напоказ всему свету. Фанни отложила шарфики.

– По правде сказать, я, наверно, пойду, мне некогда.

Женщина снова кивнула, на этот раз с подозрительным видом. Они холодно простились, и Фанни бежала подальше от нее.

Было условлено, что Альбен поедет за моряками в порт.

Случается, что владельцы бросают в портах суда. Чтобы получить контракты, они снижают цены на фрахт, экономят на страховке и содержании кораблей, не платят зарплату морякам и мухлюют с налогами. Когда профсоюз, явившись с ревизией, арестовывает корабль в порту и вскрывает нарушения, судовладельцы просто исчезают и бросают свой экипаж. Мужчина повесился в кубрике на борту торгового судна, стоявшего в порту больше трех недель, капитан которого испарился без следа, оставив два десятка матросов со всех концов земли без средств и документов на въезд в страну. От Гибралтара до Либерии, включая Камбоджу, три десятка стран свободны от регистрации, и в них не действует ни трудовое законодательство, ни контроль судов. Для этих людей, иногда моряков поневоле, плавание – надежда на бегство. Но в открытом море условия жизни приближаются к рабству: насилие, лишение пищи и воды, убийства и самоубийства, эпидемии из-за плохой гигиены… Кто возмутится, если человека выбросят за борт, когда в море погибают ежегодно две тысячи моряков во всем мире? Чтобы купить молчание людей, судовладельцы прибегают к черным спискам: достаточно внести туда имя, и моряк может быть уверен, что не найдет работы больше ни на одном судне. Хостел, на который работал Альбен, обеспечивал этим людям кров и пищу. Этот жест солидарности был инициативой благотворительных организаций, осуществлявших каждый день по нескольку ездок, чтобы моряки могли принять душ, позвонить родным, посидеть за столом в дружеской компании.

На стоянке хостела Альбен окинул взглядом простор раскинувшегося внизу моря, его метиленовую синь. Он вспомнил об Эмили, посмотрел на часы и подумал, что сейчас она просыпается. Он жалел, что не поднял близнецов с постели перед уходом, и надеялся, что жена проявит твердость: он не любил, когда мальчики бездельничали в его отсутствие, и никогда не забывал дать им список поручений, проверяя вечером их выполнение. Альбен сел в мини-вэн и нашарил в бардачке пачку «мальборо». Откинулся на сиденье, включил прикуриватель, не сводя глаз с моря. Глубоко затянулся, вздрогнул и чуть опустил стекло. Картина траурного бдения, так отчетливо всплывшая в памяти сегодня утром, все еще не отпускала его. Смерть деда обозначила начало перемен, или, по крайней мере, Альбен осознал непроницаемость отца, тайну, которой тот окружил себя в месяцы, последовавшие за этим уходом. О дедушке у него сохранилось лишь смутное воспоминание. Помнились несколько вечеров в семейном кругу в доме, где он жил, в Пуэнт-Курте. Живописный вид этого рыбацкого квартала, беленые фасады, развешенные на заборах сети, лазурные лодки остались в его памяти связанными с пращуром. Альбен помнил журчание воды, которая поступала по трубе в кран во дворе, и ее железистый привкус. Щенят, которых родила бродячая сука под старой шиной в рыбачьей хижине; запах крови и резины и взгляд собаки со смесью опаски и благодарности, когда они подняли одного из щенков, влажных от слюны и утробной жидкости. В тот день, вспомнилось ему, Арман велел им утопить помет. Он увидел, как перешагивает железную ограду садика и прут решетки вонзается ему в ногу. Кровь была густая и черная, Альбен завороженно смотрел, как она стекает по ноге, и хотел, чтобы этот шрам остался у него навсегда. Что еще осталось от деда – картошка в чулане под лестницей, в запахах кожи и ваксы. Окошко туалета, выходившее в темноту гаража, – Альбену трудно было помочиться, когда он не мог отвести глаз от этой черной дыры, ожидая, что из нее вот-вот появится оборотень. Он вспомнил, что старик умывался перед каждой едой, обрызгивал водой лицо и голову, намыливал руки до локтей, потом церемонно зачесывал волосы назад и только после этого молча садился за стол. Наконец, Альбен не забыл звук его шагов, шарканье подошвы из-за хромой ноги, неровный ритм. Он ничего толком не знал о его прошлом итальянского иммигранта, о пути через Альпы, который всегда витал над историей Армана, как некая мифологическая эпопея, известная им лишь в общих чертах, ибо отец всегда отмалчивался на их любопытстве. Это наследство изгнания постепенно таяло в них.