Рассекающий поле - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Козлов cтр.№ 18

Он не мог остановиться. Он растворялся, но при этом чувствовал, что никогда до сих пор жизнь не востребовала его в той степени, в какой это делала случайная песня. Жизни не было нужно и нескольких процентов от него. Жизни нужно было, чтобы он заткнулся и не привлекал к себе внимания. Ей не нужны были его сила и огонь, о которых он сам мог бы никогда и не узнать, если бы не запел. Но он узнал, он как-то дотумкал. Ах, какое счастье, что мне пришло в голову запеть! Что я могу себе позволить это делать. Но, Господи, что же мне теперь делать с тем собой, которого я вытаскиваю сейчас на свет Божий? Как жить человеку, который себя выразил, который кое-что представил о себе?..

Он не мог остановиться. Почему я должен остановиться именно здесь? Я ведь могу петь и дальше. И дальше…

Он остановился, когда порвалась струна. Посмотрел на часы, вытер лицо полотенцем и понял, что очень голоден. А еще понял, что за это время ушел куда-то очень далеко, где его не найдет никто. Песня, как машина времени, перенесла его на несколько лет вперед. Завела в какое-то особенное место. Там все примерно так же, как у нас, только формула существования человека какая-то другая, возможно более верная. Сева знал, что будет впредь тянуться к этому месту, искать его, стремиться туда.

6

Кровать в общежитии была первым своим углом – у его внутреннего мира появилась точка в пространстве, и это ощущалось как абсолютный прирост.

Но довольно быстро стало ясно, что это койка в плавильном котле, куда стекается многонациональная голодная лимита, чтобы стать жителями большого города. Ингуши, калмыки, дагестанцы, русские всех мастей – все стояли в очереди к коменданту, встречались в единственном продуктовом магазине вместительностью в десяток человек. Все они здесь, нападая и сбивая друг о друга острые углы, должны обрести безличность, почувствовать, как нужно вести себя в массе.

Сева никогда не встречался с массой. А в сентябре пошел на День города – и увидел эту лавину, которая шла сначала на Театральную площадь по Большой Садовой, потом – обратно. Вокруг шли люди, которые привыкли не обращать друг на друга внимания. Они были гораздо более уязвимы, чем он, привыкший сканировать каждого встречного. Они, видимо, ощущали себя спрятавшимися в массу. Они, возможно, даже считали, что находятся в безопасности в ней. Хотя его, видящего насквозь каждого встречного, они умело не замечали. Сева почувствовал свою власть над ними. Даже не свою, а – власть любого волка среди этого овечьего стада. А волки здесь, безусловно, были, в этой толпе для них раздолье. Бутылки, баклажки, банки с пивом в руках у каждого второго, а плотность мусора на дороге запредельна. Подогретая толпа в несколько десятков тысяч человек. Но в целом она доброго нрава. В ней действительно можно было залечь – и жить настолько полноценной жизнью, насколько это вообще возможно в одиночку.

Он проучился четыре месяца – это было так же несложно, как и школа. Коллектив был в существенной степени женский – и воспринял он его напряженно из-за почти анекдотической ситуации. Еще в сентябре к нему нагрянул в общагу Саша, этот неудержимый Саша. Они порядочно выпили, пошли за добавкой – и застряли в лифте, а их вызволяли какие-то барышни. Было темно, Сева оказался в комнате одной из них, Саша куда-то делся. Сева читал ей стихи и занимался с ней любовью. И она шла на это с каким-то надрывом, будто жертвуя последним, что у нее осталось, – а Сева не вникал, он в этот момент был исполняющим обязанности Саши. Он ушел от нее ночью, добрался до своей комнаты и свалился лицом вниз. А наутро не мог ее вспомнить. Ни лица, ни имени, ни даже этажа, на котором он был. Только ее возбуждающий зад стоял у него перед глазами. Существовала большая вероятность того, что девушка была с его курса. В следующие дни он внимательно рассмотрел всех девушек в своей группе, ни одна и бровью не повела. Но коллективный женский разум уже все про него понимал. Сева явно чувствовал невыраженную обструкцию, но не понимал, заслужил он ее или нет. Для себя самого – пожалуй, заслужил. Потому он не пытался разрушить возведенную стену и сосредоточился на учебе. Он спокойно в одиночестве садился на заднюю парту, не обращая внимания ни на кого, не заговаривая ни с кем.

Ближе к декабрю на спецкурсе по латинскому, куда ходила только часть группы, одна блондиночка подсела к нему сама. В ее лице, впрочем, было некоторое высокомерие, в тонкой извилистой улыбке пряталось нескрываемое снисхождение. Марина оправдывала его возрастом – она была на два года старше всей группы. Взрослая женщина могла себе позволить сесть с плохим, но единственным мальчишкой.

– Наверное, будешь отвлекать меня болтовней? – откинувшись, предположил Сева, когда она присела рядом за парту.

Ее натянутая улыбка стала шире, но подбородок чуть задрожал. Лобовые атаки были не ее стихией.

– Но поскольку ты симпатичная, я потерплю, – закончил Сева, нарочно не глядя не нее.

– Какая наглость! – наконец воскликнула она. – А если бы я была менее симпатичной, ты бы выгнал меня с позором?

– Как и многих до тебя, – подтвердил Сева.

– Это была уборщица. Зря обидел Евгению Михайловну.

Сева соскучился по этому легкому драйву.

– Какая у тебя необычная «ж», – произносил он, глядя на ее почерк через руку. – У меня, между прочим, тоже. При случае покажу тебе свою «ж».

– Буду польщена, – дрожал ее подбородок.

Он чувствовал, что остроты проходят. Но на этой стадии все могло и остаться. Было даже как-то странно примерять к себе эту высокомерную леди, сопровождавшую шуткой каждое суждение. Однако прямо на латинском она шепотом спросила:

– Когда ты покажешь мне свои стихи?

– Хочешь, сейчас одно прочту?

– Сейчас?

– Называется «Фонтан», – и Сева зашептал ей на ухо:

– Всеволод, вы вообще слышите, что я вам говорю?! Может быть, вы выйдете наконец?

– Извините, Лариса Петровна. Да, я выйду – извините.

Сева принес Марине ворох стихов. В ответ она замолчала, даже перестала шутить. Садились рядом они редко – только два раза в неделю. Потом она принесла стихи и молча вернула. И Сева с готовностью сделался мрачным. В течение очередной пары не проронили ни слова. «Что я здесь делаю?» – вертелось в голове. Обернулся на нее не без злости: