— Ну да, только Натэлла красавица, а та дурнушка.
Он смотрел недоверчиво, и Надежда поняла, что, кроме Натэллы, он вообще не замечает никаких женщин, даже собственную дочь.
«Это похвально, но непрофессионально», — заметила она про себя.
— Ох, уж эти мужчины! Да раскройте глаза наконец, должна же у вас быть профессиональная наблюдательность! Ведь даже голос похож по телефону. Один к одному.
— Черт! — Он стукнул по рулю. — Она безумно хотела ребенка, просто маниакально. Первые двое умерли, она чуть умом не тронулась. Врачи не могли объяснить, отчего это, оба мы были здоровы. Однажды она проговорилась, что, наверное, это оттого, что она не такая, как все, что бог, мол, где-то дает, а где-то отнимает.
— Понимаю.
— В третий раз я для себя решил, что, если что-то случится, это будет ее последняя беременность, невозможно было переживать все это снова и снова. И вот она родила дочку, ужасно радовалась, все было хорошо. Потом она все больше увлекалась дочерью, от меня отдалилась, а потом мы развелись. Она так спокойно это восприняла, но была непреклонна.
— Значит, она где-то видела вас с Натэллой и узнала ее.
— Да, при расставании она сказала, что не питает злых чувств ни ко мне, ни к Натэлле. «Мы с ней квиты!» Я только теперь понял, что она имела в виду.
— Вот, а теперь последний вопрос. Когда вы будете знакомиться с делами об убийствах Любы Артемьевой и Зинаиды, то там фигурирует подросток или молодой человек в коричневой куртке и темной вязаной шапочке. Я его видела, и свидетели по делу Любы тоже. И я вам со всей ответственностью заявляю, что когда мы с Верой Вересовой следили за квартирой вашей дочери Светланы, мы видели, как из парадной вышел точно такой же подросток. Вы скажете, таких много, все они одинаковые. Но я узнала его по походке, а потом догнала и заглянула в лицо. Это была ваша дочь. Я ни в чем ее не обвиняю, — сказала Надежда в ответ на его протестующий жест, — но вы должны выяснить, зачем она разгуливает по городу в таком виде, где проводит время и что у нее на уме.
— Вы хотите, чтобы я следил за собственной дочерью?
— А вы предпочитаете оставить все как есть? — почти закричала Надежда, ей уже надоело сдерживаться и выбирать выражения. — И вы еще спрашиваете, почему я не обратилась в полицию? Если даже вы, человек заинтересованный, мне не верите!
— Я вам верю, но все это так неожиданно… и разумеется, я все должен проверить, — добавил он полицейским голосом.
— Как долго вы будете это проверять? — спросила Надежда устало.
— Два дня, а до тех пор попрошу вас быть особенно осторожной и не предпринимать никаких необдуманных шагов.
— Я вам позвоню через два дня.
— Хорошо, а теперь я вас отвезу.
— Только до метро!
Не хватало еще, чтобы муж видел, как ее подвозит домой неизвестный интересный мужчина, вот тогда она точно не проживет спокойно эти два дня!
Машина полковника Новицкого выехала из переулка и направилась к ближайшей станции метро. Сидевшие в ней люди не заметили худенького подростка, который прятался в подъезде неподалеку и внимательно наблюдал за ними.
Лана была в ярости. Чего добивается эта мерзкая баба Лебедева? Вот она уже добралась до ее отца. Что она ему может наговорить? И зачем она к нему ходила? Все пошло наперекосяк. Но нельзя предаваться отчаянию, нужно взять себя в руки и довести начатое дело до конца. В этом ее спасение.
Тогда, после удачного прохождения теста, когда Глебов ее обнадежил, Лана пришла домой и долго думала. Если ей повезет, то она может выкрутиться, может отдать своему бывшему шефу эти проклятые деньги и уехать. А там начать новую жизнь. Про то, что у нее нет дара, который необходим Глебову, никто не узнает, сначала она продержится немного на тех таблетках, которые остались от матери, а потом… потом — неважно, главное, получить от Глебова деньги и не отправиться на зону. Если ей повезет… Но она не может рассчитывать на слепое везение, на судьбу! Хватит уже, судьба показала ей, на что она способна! Она должна все тщательно контролировать. Что это с ней? Откуда такое легкомыслие? Она всегда и во всем была собранной, целеустремленной, жесткой… Даже жестокой, если этого требовало дело. Минуты слабости стоили ей слишком дорого, значит, она больше не проявит слабости и жалости ни к кому.
Итак, что главное? Олег Николаевич не должен узнать, что она — не тот человек, который ему нужен. Значит, надо сделать так, чтобы он этого и не узнал. Он — человек серьезный, наверняка проведет проверку по всем правилам. Значит, она должна провести встречную работу, чтобы проверка ничего не дала. Думать, думать… Документы у нее в порядке, с этой стороны не подкопаешься. О том, что она не родная дочь, знала только мать. Но мать умерла. А кто еще мог это знать? Врач в роддоме, наверняка — медсестра… Если ей это пришло в голову, то может прийти в голову и Глебову. И хотя вероятность этого достаточно мала, она, Лана, не может рисковать.
Так, врач, медсестра… А кто еще? Могли знать другие женщины — те, кто лежал с мамой в одной палате. Конечно, мама с ними не делилась такими вещами, но они могли заметить… Так трудно скрыть что-то, когда вокруг тебя днем и ночью любопытные глаза! Сначала не приносили ребенка, потом вдруг принесли, может быть, даже кто-то проговорился, что девочка умерла. Да и по выражению лица, по поведению женщины можно было понять, что она пережила трагедию, потеряла ребенка и вдруг — ребенок появляется! Нет, здесь тоже необходимо подстраховаться. Значит, она должна узнать, кто лежал в роддоме с ее матерью.
Лана помнила, как однажды мать, проходя по пыльной улице недалеко от Балтийского вокзала, показала на группу типовых бетонных зданий за чугунной оградой и сказала:
— Вот здесь, Ланочка, ты родилась.
Открыв кладовку, в которую не заглядывала много лет, Лана перерыла разное скопившееся там за много лет старье — у мамы была привычка сохранять массу ненужных бесполезных вещей, а у самой Ланы не было времени заняться серьезной уборкой. Зато теперь она нашла то, что нужно, — старые дешевые черные джинсы, спортивную курточку, в которой она в немыслимо давние времена, в другой жизни, в старших классах школы каталась на лыжах, темную вязаную шапочку… Кое-как вычистив эти вещи от многолетней пыли, она надела их и осмотрела себя в зеркале. Из зеркала на нее смотрел тщедушный, плохо одетый подросток. Лана порадовалась тому, что со школьных времен совершенно не поправилась, и тому, что в этой одежде она абсолютно незаметна, никто не остановит на ней свой внимательный взгляд, никто не запомнит… Она вышла из дома, стараясь, чтобы не видели соседи. Машину она не захотела брать, потому что это совершенно не вязалось с образом нищего подростка, и ее могли бы прихватить гаишники. Уже подходя к трамвайной остановке, она встретила соседку по площадке, выгуливающую своего пекинеса. Соседка не поздоровалась, даже не подняла на Лану глаз — она ее просто не заметила. Лана опять порадовалась тому, как удачно она создала образ, превративший ее, по существу, в человека-невидимку.