Вечная жизнь Лизы К. - читать онлайн книгу. Автор: Марина Вишневецкая cтр.№ 28

Папа слишком расчувствовался (сколько-то выпил и он), чтобы сразу подвести под сказанным черту – он ведь к чему-то еще клонил? Но сначала они заказали для опоздавшей Лизы горячее, она попросила форель. Официант в вышиванке с полупоклоном кивнул, подлил ей горилки… И только тогда папа вышел на коду: средняя дочь Семена Петровича, Катя, ей было десять в год трагической смерти отца, гимназисткой ходила в госпиталь, у нее был замечательный голос, шла Первая мировая война, она пела для раненых… Штабс-капитан Карманников – Дмитрий, отчества мы не знаем, он был старше ее на тринадцать лет, влюбился в Катю без памяти, но вида не подал, вернулся на фронт, откуда более года писал ей письма, дед говорил, это были маленькие шедевры, о горьких буднях – отстраненно, сдержанно, порой иронично, да еще с рисунками в пушкинском стиле… Потом он на сколько-то месяцев замолчал. Катя стала тревожиться, хотя у нее в женихах и числился юный ровесник. Но письма, но героический старший друг!.. И она отыскала его – в Петрограде, на костылях, без ноги и, что тебе Таня Ларина, вышла замуж за увешанного орденами майора (Станислав 2-й степени, Анна – 4-й), да, майора и инвалида… Потому что человек живет в истории и любви, и одно без другого вряд ли возможно.

Странная мысль, подумала Лиза, к ее жизни точно неприложимая: неандертальцы ведь не история, да и Кан – какая это любовь?

– Чин майора был упразднен в русской армии в 1884 году, – фыркнул Тимур и пьяно расхохотался: – Екарный бабай! В истории он живет. Майор – в Первую мировую!

Но папа и тут сумел сблагодушествовать:

– «В русской армии» – это ты хорошо сказал! Мы говорили «в царской». Нас так приучили, – и зачем-то добавил: – Но извиняет нас это только отчасти.

И совсем уже нежно – о планах Тима на жизнь: лесное хозяйство, городское озеленение – это, конечно, достойно, но не хотел ли бы сын расширить свои горизонты, получив и высшее образование – например историческое, юридическое, экономическое – ради личного и карьерного роста? Я ведь вас собрал и для того еще, чтобы нам это вместе обговорить.

– Ха-ха, – почему-то сказала Лиза.

Но не денег же для Тимура ей было жаль? Тогда чего – папиного тепла?

Прилетевшая эсэмэска отвлекла ее на короткий миг.

«Аааааааааа, – писала Натуша, – есть первый транш!»

Лиза: ой! однокурсник?

А подруга: красавчег! пять грейдеров – влет!

Смайлик Лиза послать не успела. За столом затевалось странное. На Тимура напала охота покрыть папиных предков своими, козырными, сражавшимися с фашистами во время ВОВ, он несколько раз повторил это казенное ВОВ, и официант, скользивший мимо с подносом на растопыренных пальцах, испуганно обернулся.

Вова, подумала Лиза, ты уж нас извини.

Глаза Тимура нехорошо заискрили: пока Карманниковы, как тыловые крысы… На что папа, почти по слогам: конструктор завода транспортного машиностроения – не тыловая крыса! политзэк, писавший рапорты об отправке на фронт, – не тыловая крыса! А у Тимура от папиной бестревожности запрыгали губы и пальцы стали летать отдельно от рук: предка приплел, которого, может, не было, сибирскую язву, а сам что ты есть?.. Язва и есть на теле народа! жизни он меня учит!., ты служил? не-ет, ты баблос рубил и к матери от нечего делать под юбку лез… когда ее брат, позывной Звезда, в Афгане южные рубежи родины защищал! сидишь весь такой в шоколаде, а у него один глаз – стеклянный, в другом – сорок процентов! а родина, знаешь, сколько за верную службу платит – чисто чтобы не сдох!

Надо было что-то немедленно предпринять. Но сердце ткнулось под дых, достучалось до печени – тошнота была легкой, но неуютной. И все-таки Лиза сказала:

– А сам-то ты, друг и брат, шестого мая какие рубежи защищал – посредством асфальта?

И папа до боли стиснул ей руку – до боли, из-за какого-то оборванца! Но почему? Тимур же вдруг поднялся со странной раскачкой, вытащил из кармана брюк вчетверо сложенный лист:

– Сперва про то, что защищали там вы, – и шумно его развернул. – «Диссертации под ключ! Гарантии, договор! Звоните сейчас!» Это снаружи. А это при более, так сказать, близком: выплаты Г.А. Карманникову за девятый год, десятый, одиннадцатый!

И вот насколько Тимур раскраснелся, настолько же отец побелел. Как будто бы он был отцом одному ему и существовали они в режиме сообщающихся сосудов.

– Ну да… Ну да… – каждую новую цифру на мелко испещренном листке папа сопровождал негромким хлопком, а пустая Лизина рюмка от этого цокала о бутылку.

Тошнота подступила к горлу – от вареников вряд ли, от холодца? – а папа продолжал прихлопывать и молчать. Впрочем, Тимур ничего и не ждал, он светился, он, можно сказать, пылал удовольствием.

– Хакеры, да, вскрыли базу… почтовый ящик? – наконец спросил папа, не спросил – попросил: о сочувствии? неужели о снисхождении?

Гомункулус снова зарылся в карман, отыскал там тысячную купюру:

– Сдачи не надо, – бросил на стол: – Грязных подачек тоже! – Встал на цыпочки, выбросил над собой указательный палец, дал петуха: – Впредь! Никогда!

Потому что мальчишка, прижитый и брошенный. И снова в глаза полезло все его воспаленно-прыщавое. Он и сам был сейчас лоснящимся маленьким гнойничком.

– Как ты смеешь – с отцом? – и закрыла ладонью рот, потому что вареники и холодец уже сунулись в горло. Осталось только понять, в какую сторону броситься.

– Это труд. Это тоже работа, – кажется, папа говорил для нее.

И для нее же – а иначе как ей было расслышать каждое слово, если она уже пробегала мимо стола, сервированного под торжество, – рявкнул Тимур:

– Это статья УК. И козе своей объясни, на какие гуляет.

Официанты тянули шеи. Да, мы, Карманниковы, такие, а уж когда мы – Карманниковы-Орловы… Папа и Уголовный кодекс – даже как троллинг это было смешно.

В туалетной комнате, ноги нашли ее безошибочно, не было ни души. Лиза вырвала в унитаз все, что съела днем, утром и, кажется, еще вечером. Это было похоже на отвращение – отравиться ей было нечем – к жизни со всеми ее примочками, включая работу… Старушка, похороненная в дубовом гробу на Хованском – и осиновый кол не проткнет! – оказалась профессиональной колдуньей: верну в семью, решение ваших проблем, ритуал на удачу и деньги. Книгу скорби и памяти сыновья велели назвать «Твоя Сила с Нами», тираж обещали сделать внушительный – в подарок каждому из постоянных мамашиных прихожан. Саня был на десятом небе: реклама за счет клиента! А Лиза читала обязательные к размещению всхлипы («Белая Мария сделала нам ребенка, молимся за упокой!» или «Белая и Великая, Она выставила защиту против всех моих конкурентов, после чего мой бизнес с нуля пошел вверх, Царствия ей Небесного, а нам – ее заступничества с Небес!»), и думала: ой, без меня! А потом, как папа сейчас: это такая работа.

От изподкранной воды с одуряющим запахом хлорки рвать хотелось еще сильней. Промокнула бумажной салфеткой рот, разогнулась: из зеркала, не мигая, на нее смотрели две тощие нарумяненные старухи. Твоя сила с нами? Умела бы – перекрестилась. А все-таки старух было две. Наконец они ожили, со значением переглянулись, поиграли нарисованными бровями, решив, что Лиза перепила, и двинулись по кабинкам. Однако та, что была на вид порезвей, зацепилась вязаной шалью за ручку двери, вскрикнула, стала падать – к счастью, Лиза вовремя ее подхватила, вернула на плечи шаль… Вместо плеч ощутила распорку скелета. Но брезгливость при этом изобразила старуха, она вырвала руку и, неуверенно пританцовывая, ринулась прочь. Что это было – молодечество, Паркинсон? Лиза ждала – старушка, закрывшись в кабинке, отбивала чечетку и там, – ждала, потому что папа ее приучил отвечать за любого чужого, если в этот момент он мог рассчитывать лишь на тебя… Это было папино естество. Папино, но не Лизино. Лиза просто привыкла все делать как он. И при этом, как мама, собою гордиться. Вот такой у родителей получился кентавр. И, опять себя похвалив, на этот раз за беспристрастность и честность – ну что за характер? – звонко похлопала щеки, румянец пришел и тут же отхлынул, зато наконец появилась пританцовывающая старуха, да, конечно, это был Паркинсон – как могла, замерла перед зеркалом, выхватила из сумки помаду и, поддерживая правую руку почти не трясущейся левой, лихо нарисовала губы – жестом гения, в миллион первый раз, как Пикассо голубя мира.